— Тебя спрашивают, Иуда! Сколько товарищей продал и сколько еще собираешься продать?
Сравнение с Иудой выводит Жилина из себя. Лицо его багровеет от нескрываемой ярости и злобы. Вскочив на ноги, он грузной медвежьей походкой направляется к Осокину.
— Я вот покажу тебе сейчас Иуду! — угрожающе рычит он, надвигаясь на Андрея. — Ты что ко мне присосался? Что я у тебя пайку украл или поперек дороги тебе стал, что ты зудишь каждый день? Тебя, кажется, не трогают!
Драки в палатке — обычное явление, и к ним прибегают по малейшему поводу. Дерутся не потому, что среди нас существует какая-то вражда, совсем нет. Доведенные до озлобления, мы просто-напросто срываем порой зло один на другом, подчас даже без всяких на то причин и оснований. Привыкнув к подобным потасовкам, мы не обращаем на них особого внимания, поэтому драчунов обычно никто не пытается разнимать. На это обстоятельство, видимо, и рассчитывал Козьма в надежде свести свои счеты с ненавистным ему Доходягой, но его план, однако, на этот раз не удался. Когда его кулак поднялся над головой тщедушного Андрея, мы, к удивлению Жилы, вмешиваемся в события. Утаиваемая нами злоба к Жилину прорывается наружу.
— Что, гад, отъелся на немецких харчах, теперь полуживых добивать начал! Не смотри, что все, как щепки, высохли, всей палаткой с одним еще управимся. Бей его, ребята! — набрасываемся мы на опешившего Козьму, окружив его плотным кольцом.
Не ожидая подобного отпора, Козьма растерянно пятится назад и, добравшись до места, стихает. Почувствовав свою силу, мы изливаем на него поток угроз и ругательств.
— Не вышло, Иуда? — продолжает нападать на Жилина Осокин. — Да что там Иуда! Ему далеко до тебя — ты перещеголял его. Тот за сребреники только одного Христа продал, а ведь ты всех нас, весь лагерь продаешь, продаешь за слюнявый окурок, мерзавец! А меня ты не запугаешь — не из пугливых!
Козьма молчит. Напуганный неожиданным отпором, он не отваживается больше отвечать. Слишком велики злоба и ненависть к нему остальных.
— Ты не только товарищей по плену продаешь! Сегодня ты нас за окурок продал, завтра весь наш народ, Родину свою продашь! Недалеко от этого! Вижу тебя насквозь!
У Козьмы трясутся руки. От хваленых хладнокровия и равнодушия в нем не осталось и следа. Спасаясь от дальнейших обличений и всеобщей ненависти, он прибегает к обычному приему и, поспешно раздевшись, ныряет под одеяло. Накрывшись с головой, он притихает, но от нас не может укрыться, что все его грузное тело, словно в ознобе, сотрясается в приступе дрожи.
— Спрятался, значит! Дескать, сонного трогать не будут, в покое оставят, — не прекращает Андрей нападок. — Нет, друг, этим дело не кончится! Костью тебе в горле стану за этот окурок. Жизни не будешь рад!
Только убедившись, что ответа от Жилина больше не дождаться, Андрей обращается к палатке:
— От окурков этот ублюдок все равно не откажется, немцам угождать будет и нас предавать не перестанет. Я ему теперь поперек дороги стал — все планы его срываю. Крестниками с ним стали и не миновать нам с ним по-настоящему столкнуться. Что-нибудь одно: или он с немцами, или я с вами. Не простит он мне этого, да и я это так не оставлю. Жизни лишусь, а изведу гада! Не помогут слова — иначе начну действовать.
Зная Осокина, мы не сомневаемся, что обещание свое он непременно сдержит. Обсуждая события дня, в этот вечер мы долго не можем заснуть и только поздней ночью расходимся по своим местам.
На несколько дней все стихает, и палатка успокаивается. Жилин снова смиряется и становится тише воды. Он тщательно избегает всего, что может вызвать прежнее обострение. Но мы хорошо понимаем, что Жила не может стать другим. Затишье, наступившее в палатке, мы расцениваем как кажущееся и несомненно временное явление. А вскоре мы стали очевидцами чрезвычайного события, когда в нашу палатку с визитом явился Гришка-полицай.
— Где тут Жилин у вас? — спросил он с порога.
— Сюда, сюда давай, Григорий Ермолаич! — заслышав его голос, услужливо освобождает ему место польщенный Козьма.
— Да тебя тут не скоро и найдешь. Что в берлогу, в куток забился.
— Не обессудь уж, Григорий Ермолаич. Отдельных квартир не имеем — неважно живем. Сам видишь, какая наша жизнь.
Уединившись, они продолжают свой разговор, не обращая на нас никакого внимания, а мы, потревоженные появлением непрошеного гостя, в наступившей тишине слышим каждое их слово.
— Что это задурил опять? — интересуется Гришка. — Для тебя же хуже! На одном-то пайке далеко не уедешь, а от помощи сам отказываешься.
— Не могу, Григорий Ермолаич! — осмеливается на откровенность Жилин. — Кабы я один жил или товарищев крепких имел — другая статья. А одному без друзей ничего не сделать. Среди зверей живу — никакого прохода не дают.