— А ты расскажи толком, как и что, поделись! Ежли надо, за помощью дело не станет. Выкладывай давай все начистую!
— Да ведь и рад бы потолковать, Григорий Ермолаич, да неможно здесь. Живьем съедят! И так уже жизни не стало.
— А ты не бойся! Заступимся в случае чего!
— Это как вам угодно, Григорий Ермолаич, а только не могу здесь. Поверь, не могу!
— Так ведь можно и другое место найти. Чай, к нарам-то тебя никто не привязывал. Выйдем пойдем!
Поднявшись с мест, они покидают палатку.
— Вот ведь куда гад гнет! — возмущается Полковник. — Жаловаться на палатку собрался.
— Не в любви же ему к тебе объясняться, — резюмирует Павло. — На черта ему такие Полковники сдались! Было бы жрать вдоволь да курево не переводилось, а остальные — хоть передохни, ему ни жарко, ни холодно.
— Ничего! — успокаивает Осокин. — Обуздаем общими силами. Одному со всеми не сладить.
Час спустя Козьма возвращается в палатку. Не обращая на нас внимания, он, преисполненный достоинства, пробирается на свое место.
— Натолковался с дружком? — с ехидством прицепляется к нему Павло. — Может, расскажешь, о чем совещались? Послушать бы и нам не мешало.
— Не обязательно! — вызывающе отрезает Козьма. — Без любопытствующих обойдемся!
— Ишь ты! — теряется огорошенный Павло. — Самостоятельным, значит, Козьма Иваныч стали?
— А хоть бы и самостоятельным! До этого никому дела нет, — в его тоне звучит ничем не прикрытый вызов, и держится он с исключительной наглостью.
Визит Гришки не прошел даром. Козьма утратил всякую робость и, совершенно не считаясь с нашим негодованием, принялся работать с удвоенной энергией. К нашим одергиваниям он относится с невозмутимым равнодушием и проявляет поистине необузданную активность на работе.
— Вот чертушко! — негодуем мы. — Ни с чем считаться не хочет! Недаром, видно, Гришка заявлялся! Напел ему в уши да обнадежил, он теперь и страх потерял. Чувствует за спиной покровителя.
С того памятного визита Гришка-полицай стал почти ежедневным посетителем нашей палатки. Уединившись с Козьмой, они подолгу о чем-то вполголоса толкуют. В свою очередь и Козьма стал открыто посещать полицейскую палатку.
— Все-таки решил наведываться к полицаям? — рычит Полковник. — Забыл, о чем говорили? Теперь, значит, все побоку.
— А хотя бы и решил! Советов спрашивать не собираюсь. Обойдусь как-нибудь и без указчиков.
— Ну, ну! Продолжай давай, — вставляет Осокин. — Посмотрим, куда еще залетишь.
Благополучие вновь вернулось к Козьме. Его опять вызывают к проволоке и щедро оделяют едой и куревом. Подаяния сыплются ему ото всех и отовсюду: и от немцев на трассе, и от полицаев в лагере. Полный самодовольства, он на глазах у всех таскает в палатку огромные свертки и, демонстративно развернув их, дразнит нас сказочным обилием всевозможной снеди. И только вдоволь насладившись произведенным эффектом, подзывает к себе Кандалакшу и, усадив рядом, оделяет его едой.
— Ты ешь, ешь! — угощает он лесоруба. — Мне это ничего не стоит. Со мной не пропадешь! Пока жив, всегда сыт будешь. Чего зря себя голодом морить?
— Да словно бы и хватит уж, Козьма Иваныч, — стеснительно отказывается Кандалакша. — И на этом благодарствую!
— Вот еще! Говорю, ешь! — с показным добродушием настаивает Козьма. — Без еды, не бойсь, не останемся. Что сегодня поедим, завтра еще больше дадут. А рассчитаться еще успеешь. От безделья когда носки заштопаешь, вот и в расчете будем. Ешь, не стесняйся! Для хорошего человека и я хорош. Доедай да котелок не забудь обиходить.
Все больше и больше попадает под его влияние наш большой и простоватый Кандалакша, превращаясь за подачки в подлинного раба преуспевающего Козьмы. И мы не удивляемся, заметив, что они становятся почти неразлучными. Уединяясь по вечерам, когда при свете коптилки Кандалакша выполняет одно из очередных поручений Козьмы, они подолгу о чем-то вполголоса беседуют. После таких переговоров, замечая наши укоризненные взгляды, лесоруб ежится, стараясь не встречаться с нами глазами.
— Эх, мужик, мужик! — с укоризной хрипит ему Колдун. — Неспроста ты это глаза прячешь. При хорошем человек не прячется — весь на виду. Да и таиться ему при этом незачем. А плохое, сколь ни старайся, не утаишь. Все боком выйдет. Натаскает тебя Жила, что и друзей своих растеряешь. Добру этот тебя не научит, а за огрызок под монастырь обязательно подведет.