— Не я буду, если Козьма не пожаловался на Осокина! — с уверенностью заявляет Полковник. — Продал-таки Жила Андрея! Съедят теперь парня.
Словно в подтверждение этого Шумаха подходит к Осокину. Он несколько минут внимательно следит за его работой и неожиданно спрашивает, грозя перед носом Андрея пальцем:
— Варум шлехт арбайтен, менш?[40]
Любой ответ в этом случае обычно приводил немцев ранее в неистовое бешенство, и, памятуя об этом, Осокин молчит, продолжая работать. К Шумахе присоединяется Глухой. Оба они некоторое время внимательно наблюдают за работой Осокина, а затем с ругательствами обрушиваются на него.
— Иван гут арбайтен, варум ду шлехт арбайтен? — ставят они в пример Козьму, с усердием принявшегося за окапывание камня. — Ду фауль?[41]
— Молчи, не ввязывайся! — будто бы обращаясь к другому, предупреждает Андрея Полковник. — Начнешь оправдываться, снова примутся бить на работе. Не знаешь ты, что ли, этих дьяволов? Только и ждут случая, чтобы приняться за старое и дать волю рукам.
Следуя его совету, Андрей упорно молчит и, выбиваясь из последних сил, усердно киркует землю. Мороз сковал ее, превратив в камень. Мерзлая, она с трудом поддается инструменту, и результаты усилий Осокина почти не заметны.
— Я, я! — наседают на него конвоиры. — Ду шлехт арбайтен! Ду фауль![42]
Они отходят от него, чтобы через несколько минут вернуться обратно в сопровождении Черного унтера. По отрывистым движениям Черного унтера, по тому, как у него бегают черные глаза, нетрудно догадаться, что он полон решимости проявить свои «способности», которые так хорошо нам известны.
— Дейн камрад прима арбайтен, — указывая на Козьму, яро взявшегося за работу, обрушивается он на свою жертву. — Варум ду шлехт арбайтен? Ду кранк? Найн, найн, ду нихт кранк, ду фауль! Ду агитирен меншен нихт арбайтен унд саботирен. Ду коммунист! Я, я, ду коммунист![43]
Стараясь отвести от себя убийственное в плену обвинение, Осокин все-таки пытается что-то возразить унтеру, но страшный удар кулаком валит его с ног. Придя в себя, Андрей делает попытку подняться на ноги, но второй удар снова опрокидывает его навзничь.
— Дир хойте нихт кальтен. Ду нихт арбайтен — дир хойте ес ист хайс![44] — зловеще хрипит над ним Черный и неожиданно оглушительно вопит. — Мантел раус![45]
Мы знаем, что это означает. К раздеванию в мороз конвоиры прибегают не столько для того, чтобы принудить работать лучше, сколько чаще всего для того, чтобы избавиться и сжить со свету каждого неугодного, кто навлек на себя их гнев, слепую злобу и лютую ненависть. Поднявшись, Осокин покорно стягивает шинель. Следя за его движениями, мы содрогаемся от жалости к товарищу и сознания, что раздетому ему предстоит пробыть неопределенное время на морозе, который с каждым часом все усиливается и крепчает. Черный не ограничивается этим. Он принуждает Осокина взять лом и молча указывает на землю. Андрей послушно выполняет и это его приказание и с неподдельным рвением принимается за работу. Наведя «порядок», немцы оставляют нас одних, взволнованных происшедшим. За несколько недель относительного покоя это — первый случай побоев, к которым они перестали было прибегать. Нет сомнения, что теперь они их снова возобновят.
— Добился, гад, своего! Продал-таки, Иуда! — с ненавистью хрипит Андрей Жилину. — И не меня, всех продал, выродок! Будь же проклят, немецкий холуй!
Проклятие Осокина не производит на Козьму никакого впечатления. Осуществив свой гнусный план и сведя наконец счеты с противником, он, казалось, вновь обрел самообладание и с подчеркнутым равнодушием продолжает окапывать камень.
— Ну и зараза же, однако! — с злобным негодованием вырывается у Полковника. — Словно и дело не его! Ничем не проймешь такого! Ну подожди, авось еще почувствуешь!
Стараясь хоть чем-то помочь товарищу и ободрить его, мы наперебой оделяем его, кто чем может. Он натягивает на себя сверху несколько услужливо поданных ему гимнастерок в надежде спастись от свирепого холода. Вскоре мы замечаем, что по линии к нам направляется группа немцев.
— Ну, держитесь, братва, гроза идет! Сам Тряпочник пожаловал, — спешит предупредить нас Павло.
Комендант и начальник лагеря, а для нас попросту Тряпочник, посещает работы нечасто, и появление его на трассе — чрезвычайное событие не только для пленных, но и для самих конвоиров. Скрытые гребнем откоса и невидимые ему, мы следим за каждым его движением. С возвышенности нам хорошо видно, как он обходит команды внизу, останавливается перед каждой, опрашивая постовых, и переходит к следующей. Закончив обход команд в низине, он поворачивает в нашу сторону и взбирается к нам на откос. Встреченный Черным унтером, он снисходительно отвечает на его приветствие, милостиво выслушивает его рапорт и, сопровождаемый конвоем, не спеша, направляется к нам. В двух шагах от нас он останавливается, продолжая выслушивать унтера, но, неожиданно заметив раздетого Осокина, обрывает того, указывая на Андрея:
43
Твой товарищ превосходно работает. Почему ты плохо работаешь? Ты болен? Нет, нет, ты не болен, ты лодырь! Ты агитируешь людей не работать и саботировать. Ты коммунист! Да, да, ты коммунист!