— Не уноровишь! То холодно, то жарко! — иронизирует Кандалакша, стоически перенося жару и не думая расставаться с печкой.
Отогревшись впервые за несколько дней, мы оживляемся и забываем о невзгодах. Снова текут тихие задушевные разговоры, прерываемые изредка вспыхивающей перебранкой — постоянной спутницей голода и лишений.
— Дружней жить надо да помогать во всем друг другу, — приходит к заключению Полковник, — тогда и выжить можно. Все наше спасение теперь в этом. Не будет этого — вымрем все, как мухи. А выжить нам назло фашистам обязательно надо!
Он долго еще продолжает распинаться на эту тему, хотя никто из нас не думает ему возражать.
Теперь мы, возвращаясь в палатку, твердо уверены, что найдем в ней запас дров, заботливо приготовленный нашими соседями, и ночь проведем в тепле.
Ничто не ободряет так, как поддержка товарищей! Сознание, что тебя окружают друзья, в любую минуту готовые помочь тебе, согревает каждого теплом товарищеской спайки. Не будь ее, навряд ли можно было выдержать и выжить в этих условиях. В соседних палатках смерть частенько косит наших товарищей, у нас за это время не было ни одного случая, исключая насильственный конец Осокина с Жилиным. Поистине, есть чему изумляться немцам! Они не перестают удивляться нашему терпению и выносливости.
— Только не падать духом! — наставляет Полковник. — Надо внушить себе, что ты все способен перенести, все пережить и, несмотря ни на что, остаться живым. Тот, кто найдет в себе силы, чтобы убедить себя в этом, найдет силы и для борьбы со смертью.
Невероятно, но Полковник за считанные дни стал до изумления похожим на Андрея. Та же ненависть к фашистам, та же решимость перенести все и вся, то же трезвое понимание всего происходящего на свете и то же желание растолковать это другим. Слыша его рассудительный голос, невольно представляешь, что это совсем не Полковник, а загубленный Осокин говорит с нами. Действительно, присутствие Полковника среди нас действует на всех самым благотворным образом. Такой уверенностью, бодростью и силой веет от него, что невольно ободряешься сам.
— А все-таки неплохо бы фрицам нос утереть, — вторит Полковнику Павло. — Как ни стараются они нас в гроб заколотить, назло им надо остаться живыми. Подохнуть легче всего, а в плену и того проще, а вот выжить наперекор всему — это просто здорово и достойно уважения и похвалы! Так давайте держаться, мужики, назло всему!
После всего пережитого за эти дни в нем, как и в Полковнике, также произошла разительная перемена. Он стал более серьезным, меньше задирает товарищей и почти совсем отстал от озорства. Так, сам того не сознавая, Павло-Радио распрощался в плену со своей юностью и обзавелся отныне «аттестатом зрелости»; он явно тянется к Полковнику, становится заметно, что между ними с некоторых пор установилась близость, очень похожая на подлинную искреннюю дружбу.
Призывы обоих делают палатку неузнаваемой. Мы оживаем, приосаниваемся. Перебивая один другого, строим самые невероятные планы на будущее, изощряемся в выдумках насолить немцам и утереть им их арийские носы.
— Вот договоримся, давайте жить еще дружнее, — предлагает Полковник, — во всем помогать один другому и всем, чем только можно, пакостить фашистам. Жилиных среди нас, кажется, больше нет — опасаться нечего. Если приведется погибнуть, так хоть не даром. Все не так обидно будет! Идет?
Согласием отвечает ему палатка.
А немцы беснуются… Давно миновали все прежние сроки сдачи дороги, назначены новые, которые, в свою очередь, также подходят к концу, а дорога все еще строится, и окончанию строительства не видно конца. Уже завершены и свернуты работы на смежных с нами участках, и только нам по-прежнему далеко до окончания. Словно бельмо на глазу, торчит наш участок перед немцами, срывая сроки и препятствуя открытию движения. Дорога на нем проложена немногим более половины. Дальше она почти не двигается.
Убедившись, что на пленных далеко не уедешь, немцы решили прибегнуть к помощи своей хваленой техники. На участке появились пневматические молоты по забивке свай, компрессоры для бурения твердых пород и мотовозы. Но неудача продолжает преследовать немцев. Только что установленный молот на другой же день потерпел аварию. Немцы доверились морозу, сковавшему землю, и установили его прямо на болоте. Молот засосало, и он завалился набок. Компрессоры оказались неналаженными и больше стояли, нежели работали, а мотовоз в первый же пробный рейс сошел с рельс и зарылся глубоко в насыпь. Полотно оказалось настолько слабым, что при малейшей нагрузке давало самую невероятную осадку. С приближением весенней оттепели путь стал совсем ненадежным и требовал основательного укрепления и дополнительной подсыпки. Чтобы пустить мотовозы, понадобилось немало времени. Теперь они курсируют по участку, но, наученные горьким опытом, машинисты не развивают на них полной скорости, и черные махины ползают по рельсам едва ли быстрей черепахи. И тем не менее это не спасает их от аварий. Как ни пытаются немцы их избежать, число аварий с каждым днем растет, и они становятся обычным и повседневным явлением. Казалось, и природа, и машины сговорились против немцев и восстали против них, содействуя нашему решению растянуть строительство дороги до прихода сюда наших войск. И было от чего фашистам беситься! Все зло за неудачи они вымещают и срывают на нас.