Сборы наши невелики. Все имущество наше ограничивается жалкими обрывками одеял, ложкой с котелком, а то и просто банкой, и латаной-перелатаной одежонкой, не считая той, что на нас самих. Не проходит часа, как мы снова выстраиваемся на плацу, на этот раз в полном составе. Пересчитав нас, полицаи успокаиваются.
— Можно сидеть! С мест не расходиться! — милостиво разрешают они.
Разбившись на группы, мы располагаемся на утоптанной земле и горячо обсуждаем надвинувшиеся перемены, пытаясь предугадать свое будущее. Каково-то оно будет? Оживление у немцев по-прежнему не стихает. Они суетливо вытаскивают из палаток имущество, поспешно приводят в порядок оружие и снаряжение, упаковывают и подгоняют ранцы. Наше внимание неожиданно привлекают огромные костры за проволокой.
— Не иначе как жгут все, чтобы противнику не досталось, — догадывается Полковник. — Знаем мы это — самим доводилось. Дело, как видно, нешуточное, коли вот даже все палить начали. Поперли все-таки, выходит, живодеров, раз бежать собираются.
Когда в лагере появляются возвратившиеся с погрузки, мы обступаем их, наперебой засыпая вопросами:
— Ну, как оно там? Где были? Делали что? Что нового узнали?
— Склады от всего опорожняли да к дороге подвозили, — жадно давясь нахватанным хлебом, лаконично отвечают они. — Хлебом да продуктами несколько вагонов набили, одежи и обуви вагон набрался, да вот еще инструмента тоже.
— Обувь и одежа — это еще туда-сюда. А вот на черта им еще инструмент понадобился? — недоумевает Полковник. — Никак думают еще, что ли, где дорогу строить?
Окончательно успокоившись, мы расходимся по своим местам.
— Ясно, что это эвакуация. В этом теперь нет ни малейшего сомнения, — размышляем мы. — Покидая насиженные места, немцы попросту перегоняют куда-то пленных, и ничего пока страшного при этом нам не угрожает. По чьему-то вражьему велению мы все-таки избежали на этот раз явно подготовленной для нас ямы.
С первыми лучами солнца в лагере появляется Тряпочник. Нас выстраивают и неоднократно пересчитывают. Немцы за проволокой также выстраиваются. В походной форме, навьюченные ранцами, с прикрепленными к ним касками, они всем своим видом смахивают на вьючных ослов.
— Ишаки дрессированные! — острит Павло. — Только и отличия, что породы другой — арийской.
Подается команда к выходу. Щелкая колодками и побрякивая котелками и банками, мы трогаемся с места. Сразу же по выходе из ворот нас окружают усиленным конвоем. Оцепленные охраной, мы плетемся по знакомой нам лесной дороге, в последний раз оглядываясь на покидаемый нами лагерь.
— Сколько же все-таки в нем выстрадано, чего только не пережито, как изуродована и искалечена жизнь! — горестно думаем мы и, удрученные воспоминаниями, тщетно пытаемся отогнать тягостные думы. — Стоит о чем сожалеть да печалиться! Радоваться надо, что избавились от этих гиблых мест, из дыры этой клятой повылезли, и о том думать, что нас впереди ожидает, а не на кладбище это оглядываться. Хуже-то его все равно не будет. Может, и посветит еще нам где солнце.
Но нет, не вытравить из памяти горького осадка, и тщетны усилия избавиться от горестных воспоминаний. Заросшие травой жалкие холмики по обочинам дороги, эти безмолвные свидетели пережитой здесь трагедии, напоминают нам о суровой и жестокой действительности, об оставляемых здесь навеки товарищах.
— Как же мало осталось нас, выживших, и как много здесь этих безымянных могил! И так по всей трассе, — эта мысль буквально преследует каждого из нас. — Даже представить страшно, что здесь было и что здесь сделали с нами немцы. Такого и по гроб не забудешь!
Дойдя до поворота, мы еще раз оглядываемся назад и неожиданно замечаем над лесом огромные клубы черного дыма.
— Не лагерь ли горит? Заронили что при уходе? — недоумеваем мы, невольно сбивая шаг.
Не придавая этому зрелищу особого значения и нимало не беспокоясь, конвоиры продолжают подгонять нас.
— Похоже, сами подожгли, — решает Полковник, — потому и не беспокоятся. Им он больше не нужен — вот и жгут. Интересно бы все-таки узнать, что же такое происходит, почему они бросили и подожгли лагерь и куда это нас еще погонят? Вот бы разнюхать обо всем этом!
Жалкие и чудом уцелевшие остатки прибывшей когда-то сюда и неоднократно пополняемой тысячи, мы, полные неведения о своем будущем, продолжаем следовать дальше, подгоняемые прикладами конвоя.
Нет! Не забыть ничего! Ни этой чужой ненавистной земли, ни злой неволи, ни загубленных товарищей, незримые скорбные тени которых, кажется, и сейчас неотступно следуют за нами, заклиная живых к святому отмщению. О, если бы только знать, что нам еще уготовано?