— Что нас ждет впереди? Куда заведут нас проклятые фашисты и что еще они с нами собираются сделать? — не выходят у нас из головы мучительные вопросы.
— Чего притих? — пытается вызвать меня на разговор дядя Вася. — Рано бы еще голову-то вешать.
— Да и радоваться словно бы тоже нечему. Сил уже больше нет идти. Выдохся окончательно. Думают они наконец привал-то делать или нет?
— Сделают, — успокаивает меня спутник. — Ночью все одно не погонят. Потерпи еще малость.
— Не привыкать уж терпеть-то, да только тут и железо не выдюжит, не то что человек.
— Во, во! Железо не выдюжит, а вот наш брат все вытерпит. Крепче железа мы, русские. Оба это на себе испытали. И ни черта нам не сделается, хоть и зачахли с тобой. Вот находит временами только. Думать сейчас поменьше надо. И так еле живы, а тут еще сами себя сомнениями всякими вконец изводим. Думы эти, они, что ржа железо, нас разъедают. Гнать их от себя надо. А на тебя я все ж надеюсь: хоть и слаб, а не поддашься, знаю.
Скромная похвала эта оказывает на меня свое действие. Ободренный ею, я делаю вид, что мне и в самом деле море по колено, и пытаюсь оправдать его мнение.
— Что слаб — знаю, а вот в смерть свою здесь я все-таки не верю. Думаю, что доживу-таки до мира.
— И доживешь! Слово даю, доживешь! Обязан даже дожить! Не такой уж ты и дохлый, как себя считаешь. Говорил же тебе, что не в теле, а в духе дело, а духу у тебя — хоть отбавляй. Это я тебе точно говорю. Я, признаться, давненько уж к тебе присматриваюсь и заметил, что есть в тебе что-то такое, чего в других нет, и не перестаю удивляться, что вот народ вокруг так и валится, а ты, что лоза, гнешься только и не ломаешься. А все потому, что духом крепок, хоть вот и ноешь иногда. Духу в тебе много, как погляжу, тем и держишься. А окромя всего, еще и водиться с тобой интересно. Знаешь ты многое. Да вот и понимаешь все и рассуждаешь обо всем не как иные-прочие, а все как-то по-другому, по-своему, что ли. Тем интересен мне да и многим другим. Я это все давно в тебе приметил, да вот и от других многое что о тебе прослышал. За это и поглянулся. Уважаю стойких и несгибаемых да интересных людей. Осокин вот таким был.
— Скажешь тоже! Какой уж тут из меня Осокин? Андрею я и в подметки-то не гожусь.
— Ну, Осокин не Осокин, а закваска та же. Это я тебе точно говорю! — упорствует шахтер.
Я пытаюсь было возражать против столь лестного, но явно незаслуженного сопоставления, как неожиданные изменения в голове колонны отвлекают нас от продолжения разговора. Мы видим, как колонна сворачивает в сторону от дороги, кольцо конвоя размыкается и раздвоенной цепью начинает обтекать с двух сторон заболоченную низину, образуя лишь узкий проход по середине. Словно в бутылку вливается колонна в горловину, образуемую оцеплением, и, миновав ее, растекается по болотистой поверхности.
— Выходит, ночевать в болото загнали, — роняет на ходу шахтер. — Лучшего места и не сыскать для пленных. Самое подходящее!
Через минуту мы уже топчемся посреди кочек, в чавкающей под ногами жиже, и, предоставленные самим себе, соображаем, что делать.
— Ну, вот и добрались-таки до ночлега, — резюмирует дядя Вася. — Устраиваться надо. Особых указаний сегодня ждать нечего.
— Осень ведь уже, и ночи стоят холодные, — заколеем в болоте-то, — с сомнением посматриваю я на спутника.
— Вдвоем теперь и болото не страшно! — с уверенностью заявляет он. — Спать сегодня на пару будем — не должны замерзнуть.
— С ума спятил! — возмущаюсь я. — Где же тут спать-то будешь? В воду, что ли, к лягушам полезешь?
— Пошто в воду? Нам и земли хватит. Кстати, вот и инструмент при себе. Понасшибаем кочек — вот тебе и постель. Еще как устроимся-то — перины не захочешь!
По его указанию мы оба лихорадочно принимаемся за работу и, пустив в ход кирки и лопаты, приступаем к корчевке кочек. День уже на исходе, и нужно спешить засветло приготовить место для ночлега. Вскоре стасканные нами в кучу кочки образуют похожий на островок холмик, достаточный, чтобы на нем уместиться вдвоем. Разгадав наш замысел, примеру нашему немедля следуют другие, и через какие-нибудь полчаса вся низина покрывается такими же, как наш, холмиками. Оголенное и лишенное последней растительности болото на наших глазах превращается в подлинное, поблескивающее свинцовой водой озеро, по которому уныло шлепают в поисках материала запоздавшие неудачники.