— Хальт! — неистово орал тот, угрожающе вскидывая автомат. — Цурюк, доннер веттер![69]
Тут-то мы и вспомнили о тринадцати запретных метрах. Не вспомнил о них лишь Маэстро. Недоумевая, он оглянулся на неистовый крик Черного, продолжая, однако, свой дальнейший путь к лопате. И тут случилось то, что буквально ошеломило и потрясло нас. На глазах у всех Черный решительно и хладнокровно нажал гашетку и пустил длинную очередь по приближающемуся к лопате Маэстро. В начале нам подумалось, что автоматная очередь была пущена просто для острастки, но, когда Маэстро, весь перекосившись, схватился руками за грудь, а затем всем туловищем несуразно ткнулся в глубокий снег, обагряя его дымящейся на стуже алой кровью, нам стало ясно, что в действительности произошло.
— Убил ведь зверюга парня! Право, убил…
— Вот те и тринадцать метров! Они для того их придумали, чтоб проще было с нашим братом разделываться.
— Фашист, он фашист и есть! Родную мать и ту не пожалеет, не то что какого-то там игрушечника, да еще из пленных! — негодовали мы, прислушиваясь к разглагольствованию Черного, с жаром убеждающего сбежавшихся мастеров и конвоиров, что им решительно пресечена явная попытка побега.
Никому из нас не требовалось доказывать, что все мы стали очевидцами явно преднамеренного убийства, свидетелями обыкновенной расправы с неугодным и доселе не смирившимся пленным. Невольно припомнилось, как совсем недавно Маэстро наотрез отказался выполнить заказ Черного на хитроумную игрушку.
— Нашел дурака — задаром ему стараться! — горячился он тогда, делясь с нами обидой. — В который уже раз надувает! Насулит и хлеба, и супа, и табаку, и еще черт те чего, а заполучит вещь — и поминай как звали, словно и не обещал ничего. Да что я ему, обязан, что ли, все задарма делать? Другие-то вот держат слово, а у него оно что плевок. Пообещать — пожалуйста, а расплачиваться — необязательно. Чего еще, дескать, тут с пленными-то церемониться? Ну нет, не на того фашист нарвался! Черта с два еще что-нибудь от меня получит!
Теперь этот инцидент с Черным предстал в новом свете, заставил вновь заговорить о нем и открыл наши глаза на истинную подоплеку случившегося. Ни у кого из нас не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Черный, пользуясь удобным случаем — Маэстро якобы нарушил строгий запрет, — попросту свел свои счеты со строптивым военнопленным, заведомо зная, что это останется безнаказанным.
Было в этой истории с Маэстро еще одно немаловажное обстоятельство, которое, несомненно, и привело его к гибели и ускорило трагическую развязку. Обстоятельство это — его неприкрытая, бескомпромиссная и непримиримая ненависть к гитлеровцам, которую, пользуясь своей популярностью и изумительным мастерством, он с исключительной дерзостью, и даже не таясь, открыто высказывал им, едва ли не на каждом шагу. Все это до поры до времени сходило ему с рук. Маэстро даже разрешено было заиметь необходимый инструмент для изготовления поделок, в погоне за которыми немцы многое ему прощали, делая вид, что ничего не замечают, хотя его вызывающее поведение приводило некоторых из них в ярость, и они давно ждали удобного случая, чтобы с ним наконец разделаться. Не иначе как с ведома и молчаливого согласия и благословения командования, заблаговременно ими замышленный и где-то, вероятно, за бутылкой шнапса тщательно обдуманный и спланированный, случай этот вскоре им представился и закончился гибелью Маэстро.
Это умышленное убийство стало для всех из ряда вон выходящим событием, поскольку слишком незаурядной личностью среди пленных, да и у немцев, в лагере слыл игрушечник и слишком неприкрытой и неуклюжей выглядела расправа над ним не только для нас, но даже для многих немцев, чтобы ее можно было посчитать за обычное будничное происшествие, ни тем более обойти молчанием. Резьба по дереву была столь искусной, что могла бы, кажется, поспорить с подлинными музейными экспонатами и выдавала в Маэстро недюжинное дарование. Его поделки отличались исключительной оригинальностью и неповторимым разнообразием, тонким художественным вкусом и безупречной отделкой, присущими разве что только щедро одаренному талантливому мастеру. Оголтелым фашистом был убит не просто рядовой пленный, но бесспорно настоящий большой и даровитый художник. Это обстоятельство, видимо, и вынудило лагерное начальство предпринять необходимые меры для пресечения возможных и весьма нежелательных слухов, которые грозили выплеснуться за пределы лагеря.