— Ну то-то же, а то — «велишь»! Об одном только Христом-богом прошу: делайте все неприметно, так, чтобы и комар носа не подточил, и не подводите меня, старика. Может, еще понадоблюсь вам. А не то немцы прикончат всех, а заодно и меня с вами. Поосторожней уж, миленькие, очень прошу вас!
— Все будет в ажуре, Савельич! Одним словом, могила! Великое тебе от всех нас спасибо за добрые слова, помощь и советы. Живы будем — не забудем. А теперь — иди с богом, пока тебя там не хватились.
После ухода Савельича выборные, единодушно приняв к исполнению предложение старого фельдшера, разошлись по своим палаткам проводить, как говорится, агитационно-массовую, пропагандистскую и разъяснительную работу, и вскоре весь надежный состав лагеря был в курсе дел и принятого выборными решения. План срыва коварного и гнусного замысла заклятого врага отвечал самым сокровенным желаниям и чаяниям каждого из нас и потому был встречен с восторгом и ликованием. Когда по лагерю разнесся зычный голос полицая: «Первая, к ревиру!», все мы твердо знали, что нам надлежит делать и как следует поступать. С большим трудом выдав по несколько капель крови из пальца и получив некоторое время спустя жетон с выбитой на нем группой крови, люди покидали ревир и вновь становились в строй, дожидаясь обработки всей палатки. Распущенные затем, они неприметно уединялись один на один где-либо в сторонке и обменивались жетонами, избегая подмены на одну и ту же группу.
Операция по забору крови затянулась до глубокой ночи и продолжалась при свете карбидных светильников. Один за другим входили мы в ревирную палатку и подвергались буквально настоящим пыткам. Наша остаточная кровь упорно не желала покидать наши бренные, высохшие, подобно египетским мумиям, тела и служить ненавистным немцам. Не обнаруживая ее, они, раздосадованные, раздраженно и безжалостно искалывали нас в поисках крови, а затем принимались грубо и бесчеловечно массировать избранный участок, выгоняя затаившуюся вялую кровь из тайников и принуждая ее поступать более интенсивно. С великим трудом медикам удалось заполнить ампулы нашей кровью и отобрать ее у каждого всего-то, кажется, по сто кубиков, хотя и это было для нас почти невосполнимой потерей. Выполнив поставленную перед ним задачу, наезжий медперсонал покидал ревир, несомненно, с чувством честно выполненного долга. С не меньшим удовлетворением укладывались на запоздалый ночлег мы, осознав, что действовали в этой непредвиденной ситуации продуманно и организованно, что не уронили своего патриотического достоинства и по сути сорвали гнусный замысел врага использовать нашу кровь — кровь военнопленных против их же Родины.
Наступившее утро вернуло нас в обычную колею с ее по будками, построениями, выстойками и отконвоированиями на трассу. Все пошло своим чередом: нас донимал тот же голод, изводили изнурительные каторжные работы и убийственные побои. В этих условиях мы начали было забывать об истории с кровью, как вдруг до нас дошел просочившийся в лагерь сенсационный слух о поголовном аресте всех медиков, участвовавших в заборе нашей злосчастной крови. Им вменялись в вину халатность и явная безответственность при проведении этого особо ответственного мероприятия. Слух этот не оставлял ни малейшего сомнения в том, что наш тайный замысел несомненно удался и успешно сработал. Выходит, мы спутали карты фашистов, не отдали свою кровь ненавистным врагам, не продлили ею им жизнь, не вернули их снова на передовую. Теперь мы твердо знали, что наша кровь не пошла им впрок, она только усугубила их положение, а кое-кого, вероятно, отправила на тот свет. Это была наша месть за наши муки, за наш народ. По случаю такого успеха во всем лагере ощущались небывалые приподнятость и оживление. Мы радовались, словно дети.
Вскоре, однако, наше радостное настроение неожиданно омрачилось. Причиной этому стало неприметное и бесследное исчезновение в один из дней Савельича, что не могло не насторожить и не растревожить практически всех пленных в лагере. Мы, естественно, обеспокоились тем, что фельдшер не выдержит пыток и допросов и с головой выдаст и нашу лагерную тайну, и всех нас. Охваченные немалой тревогой, мы притихли и затаились в ожидании кары, которая должна была обрушиться на нас, но шли дни за днями, а в нашем положении так ничего и не менялось, и мы мало-помалу стали приходить в себя и успокаиваться. История с кровью явно обходила нас стороной. Похоже, что во всем этом и на самом деле усматривалась не более чем вопиющая халатность исполнителей, за которую, по-видимому, они жестоко поплатились.