Там, в сентябре
Прости меня за то, что я так непростительно стал забывать
Как восхитительно тебя целовать.
Прости меня за те цветы, которые я не подарил.
Я просто ненадолго забыл
В чьих руках мое сердце.
Красно-желтые листья шуршали под ногами. Кроны платанов осыпали аллею своим ежегодным сентябрьским «снегом», в этот поздний час стирая границы между пылающим огненным закатом небом и землей. Париж засыпал. Постепенно стихал шум улиц, обласканные заходящим солнцем, закрывались небольшие лавочки и магазинчики, чтобы с утра встретить раннего горожанина свежим хлебом, ароматным кофе и пахнущей типографской краской газетой.
Я кивнул в ответ на прощальный взмах рукой Роже — одного из двух братьев, вот уже третье поколение держащих в этом небольшом переулке в квартале от Тьюильри маленькую пекарню. Более вкусного хлеба и будоражащего кровь кофе я в жизни не пробовал. Я случайно набрел на нее четыре года назад, когда в похожий осенний вечер сминал ногами огненный «ковер» и думал о ней.
Я думал о ней все эти годы с того самого дня, когда она неожиданно исчезла. Согретая ласковым солнцем наша островная сказка в один миг покрылась льдами одиночества и пустоты. Совсем как в истории про Снежную Королеву. Все эти годы я бродил и бродил среди остекленевших воспоминаний, пока однажды не понял, что дальше так невозможно. Я должен ее найти и поговорить. И пусть она мне скажет, что больше не любит меня, пусть я увижу чужие губы на ее губах, и не мои руки обхватят ее за талию, пусть не мое лицо ее волосы защекотят до мурашек по спине. Но я должен ее найти! Моя жизнь была подобна медленно утекающему сквозь пальцы песку, каждый день я умирал без нее. Все, что было стоящего, было неотрывно связано с ней.
И когда я в круговороте беспорядочных связей, алкоголя и ссор с друзьями вдруг осознал, что до края остался один шаг, я начал действовать. Впервые за последние пятнадцать лет не она, а я боролся за нас. Я достал ее родителей звонками, они просто перестали брать трубку. Поняв, что из Парижа ничего не добьюсь, я полетел в Даллас. Мое преследующее ее отца повсюду — и около ранчо, и в пабах, и на родео — лицо, наверное, уже снилось ему в ночных кошмарах. Ее матери, я видел это, было жаль меня, но словно какое-то обязательство вынуждало ее молчать. Ее братья не набросились на меня, как я того ожидал, просто один из них однажды возник на пороге моей комнаты в мотеле и протянул билет на самолет до Парижа. И не просто протянул, а довез до аэропорта и проследил, чтобы я в него сел.
Вы когда-нибудь выпрыгивали в уже почти закрывшиеся двери? Я тогда много чего интересного услышал о себе от стюарда.
Понимая, что напором ничего не добиться, я затаился. Арендовал старенький пикап и обосновался в нем на выезде с их ранчо. Мой «звездный» час пробил дождливым утром, когда ее мама и брат еще до первых лучей солнца куда-то поехали.
«MAYO CLINIC» — прочитал я на здании в Рочестере спустя почти четыре с половиной часа. Нехороший холодок закрался в сердце, но лишь еще сильнее уверил меня в желании идти до конца.
Я старался не упускать из вида широкую спину ее брата и точеную фигурку матери в напоминающих улье коридорах клиники.
— Милая, все будет хорошо. Доктор Крамер верит в успех. — Голос ее матери доносился эхом на фоне бешено колотящегося сердца, когда я увидел ее сквозь щелку двери и все понял.
— Он еще не до конца знает характер нашей малышки. — Ее серьезный брат рядом с ней становился похожим на ручного тигренка.
— Я и раньше не собиралась сдаваться, — ее голос подкосил мои ноги, сжал сердце, перекрыл дыхание, — а после этих снов…
— Снов? Ты о чем, милая?
— Мам… — она вздохнула, никто не решался нарушить ее затянувшееся молчание, — последние две недели я почти каждую ночь вижу один и тот же сон. Он ищет меня. Каждый раз это разные города, места, то утро, то вечер. Но каждый раз сон заканчивается одинаково. Я вижу, что он увидел и узнал меня, стою жду, когда он подойдет. Он замирает напротив меня, берет мою голову руками и, едва коснувшись губ, выдыхает…
— Я буду всегда с тобой.
Я не узнаю собственный голос. Она, кажется, совсем не удивлена. Я тем, что мы видели один и тот же сон, тоже. Она медленно поворачивается к двери. Пока мы не сводим глаз друг с друга, ее мать и брат тихонько выскальзывают из палаты, оставляя нас одних.
С того дня мы уже боролись вместе. Но прежде чем она поняла, что ей теперь придется меня терпеть до конца жизни, произошло два события.
Накануне первого сеанса химиотерапии я вошел в ее палату с новой прической.
— Решил сэкономить на шампуне? — прикусив губу, она провела рукой по моей абсолютно лысой черепушке.
— Будем потом отращивать вместе. На спор, у кого пышнее. — поцеловал я ее.
Потом после нескольких сеансов ее накрыла такая слабость, что она не могла ложку поднять. Доктор Крамер говорил, что рак груди никогда просто так не сдается. Но я знал одно сильное оружие в борьбе с ним: вместе. Так однажды с очередным завтраком я принес маленькую бархатную коробочку.
— Ты позволишь мне стать твоим мужем сегодня вечером? — спросил я ее.
— Нет. — совершенно серьезно ответила она. — Я хочу, чтобы ты стал им сейчас.
Когда пожилой священник из расположенной прямо при клинике церкви объявил ее моей женой, я пообещал ей, что мы обязательно вернемся в Париж. Вместе и навсегда.