- Кто меня обидит - не обрадуется.
- Ну, ну! - Колыванов подмигнул Насте.
Та заулыбалась и обернулась к Степану.
Степан шутки не принял. Гордо отвернулся.
Колыванов опять перемигнулся с Настей, подсел к столу, обмакнул в соль хлебную корочку, вкусно похрустел и спросил у Федора:
- Что редко заглядываешь?
Федор покосился на Степана, помял в руках свой треух и ответил:
- Недосуг мне... Работу ищу.
- С работой теперь полегче будет! - кивнул ему Алексей и торжественно объявил: - Есть решение райкома партии: создать комиссию для устройства труда несовершеннолетних. Члены Союза рабочей молодежи обеспечиваются работой в первую очередь.
- Вот это дело! - хлопнул ладонью по столу Степан и победно взглянул на Федора.
Алексей перехватил его взгляд и сказал:
- Так что, Федя, самое время тебе в Союз вступать.
- Погожу, - насупился Федор, смел остатки воблы в ладонь, завернул в обрывок газеты, сунул в карман и вышел.
- Видали? - торжествующе оглядел всех Степан. - Пожалейте его, бедненького! Он вам нажалеет! Своих не узнаете! - и обернулся к Алексею: Чем играть-то на этой музыке?
- А вот! - Алексей вынул из-за пазухи пластинку. - Одна пока... Потом разживемся.
Он поставил пластинку на обтянутый сукном диск, покрутил ручку, опустил мембрану, и сквозь легкое шипение зазвучали скрипки, медленно ведущие мелодию вальса. Потом в оркестре словно засеребрилось, кто-то там заиграл на неведомом каком-то инструменте, и это он звенел серебром печально и нежно.
- Гитара, что ли? - наморщил лоб Степан.
- Вроде... - кивнул Алексей. - Здоровая такая... Арфа называется.
- Арфа? - переспросил, запоминая, Степан.
- Ага... - кивнул Алексей.
Они опять замолчали, прислушиваясь, но арфы так больше и не услышали. Видно, она отыграла свое, и мелодию вели теперь трубы и еще какие-то духовые инструменты. Тоже вроде трубы, но звук не резкий, а тягучий, будто кто-то поет медным голосом. А сам вальс был уже не медленный, как раньше, не осторожный, а кружился все быстрее и быстрее и делал так: "Ах! Ах!" - и хотелось встать и закружиться вместе с ним.
- Сто лет не танцевала... - вздохнула Настя.
- Прошу! - Алексей встал перед ней и склонил голову.
Настя засмеялась, посмотрела на здоровенные свои солдатские ботинки, отчаянно тряхнула головой и положила руку на плечо Алексея. Он бережно обнял ее за талию, чуть отстранился, выпрямил спину, и Настя стала вдруг тоньше и выше, когда они медленно закружились по паркету.
Санька, не отрываясь, следил за их плавными движениями, а Степан хмурился и поглядывал на Глашу.
У нее опять загадочно блеснули глаза, она прикрыла их ресницами, поставила пластинку с начала и обернулась к Степану. Степан стал усиленно разглядывать лепной потолок, как будто раньше никогда его не видел. Глаша тихонько вздохнула и сказала:
- Пойдем, Степа? Потанцуем?..
- Еще чего! - буркнул Степан и покосился на Саньку. - Жарища!
Глаша прикусила губу, пошла в угол и села там, теребя кончик распушившейся косы.
"Ну вот! - в отчаянии подумал Степан. - Снова не туда брякнул! Сидит, слезы глотает! А нечего было высовываться! Танцевать с ней еще. Стыдоба!.."
Степан опять покосился на Саньку, но тот сидел задумчивый и тихий: слушал то место в оркестре, где переливается серебром арфа. Потом спросил, ни к кому не обращаясь:
- А в других странах Союзы молодежи будут?
- Ну?! - удивился Степан. - Ты чего это, парень?
- Штуку я одну задумал... - застеснялся Санька.
- Слышь, Глаха? - обернулся к Глаше Степан. - Еще один задумывать начал... Вроде тебя!
Глаша ничего не ответила. Сидела, обхватив коленки руками, и смотрела на кружащихся в вальсе Алексея и Настю. Степан разозлился и громко сказал то ли ей, то ли Саньке:
- Лечиться надо некоторым. Бесспорный факт!
Но Санька твердил свое:
- Нет, ты скажи! В Испании, к примеру, будут?
- Точно не знаю... - неохотно ответил Степан. - Но должны быть! А что?
- Кончится вся эта заваруха, голубей новых заведу... - мечтательно вздохнул Санька.
- Тьфу ты! - сплюнул Степан. - Я-то думал!..
- Нет, ты послушай! - Санька начал даже заикаться от волнения. Пишем мы испанским братишкам: так, мол, и так. Как у вас идут дела? Отпишите. Если контра нажимает, поможем. И вообще, даешь Третий Интернационал и мировую революцию! А голуби у меня не простые, почтовые! Есть такие голуби - куда хочешь долететь могут. Через море, через горы... Мы им с этим голубем письмо, они нам ответ!..
- И как ты этот ответ разбирать будешь? - засомневался Степан. Читать, что ли, по-ихнему знаешь?
- Выучусь! И они тоже! Мы - по-испански, они - по-русски!
- Ну... - недовольно протянул Степан. - Учиться еще! И так разберемся. Свои ребята! - И хлопнул Саньку по плечу: - Это ты ничего придумал! Котелок варит. А, Глаха?..
Степан обернулся к Глаше, ожидая ответа. Она молча перекинула косу за спину и, не глядя на Степана, подошла к граммофону. Постояла, прислушиваясь к шипению кончившейся пластинки. Поглядела на Алексея с Настей. Они стояли друг против друга, чуть раскачиваясь, закруженные, завороженные вальсом. Алексей все еще полуобнимал Настю, а она не снимала руки с его плеча. Глаша улыбнулась им и перевернула пластинку. Опять послышалось легкое шипение, потом чуть надтреснутый, тронутый временем, но все еще глубокий, красивый голос запел:
На заре туманной юности
Всей душой любил я милую.
Был у ней в глазах небесный свет,
На лице горел любви огонь.
Что пред ней ты, утро майское,
Ты, дубрава-мать зеленая...
У Степана даже защемило сердце, когда он увидел, как слушает этот голос Глаша. Лицо у нее стало печальным и ласковым, глаза засветились. Степан расстегнул ворот рубахи и охрипшим вдруг голосом сказал:
- Для кисейных барышень песенка! Любовь, любовь... - Помрачнел еще больше и выпалил: - Предрассудок!
Глаша обернулась и вышла из комнаты.
Степан даже не посмотрел ей вслед. Сидел набычившись и все теребил ворот рубахи. Алексей подсел к нему и шепнул на ухо:
- Бревно ты все-таки порядочное, Степа.
- Это почему еще? - вскинулся Степан.
- Да потому!
Алексей взъерошил ему волосы и рассмеялся...
Когда раздался взрыв, Глаша сидела в пустой каморке швейцара под лестницей и плакала. Сначала она подумала, что это гремит гром, и обрадовалась. Она любила грозу!