Вернулся Степан, с трудом отдышался и сказал Павлову:
- До угла добежали... По дворам пошарили... Никого!
- Ушел, гад! - простонал Павлов и выругался зло и отчаянно.
- Да что тут у вас? - растолкал всех Степан, увидел лежащего на полу Саньку и отступил, стягивая с головы шапку, оглядывая всех непонимающими глазами.
- Что же это делается, Леша? - беспомощно спросил Федор и всхлипнул. - Мальчонку-то... За голубями ведь он полез...
И вдруг закричала, забилась в плаче Настя. Она качалась всем своим крупным телом, закрывала рот ладонями, кусала их, чтоб не кричать, давилась слезами и мычала, некрасиво и страшно.
- Не сметь! - сквозь зубы сказал Алексей и повторил почти шепотом: Не сметь плакать!
Потом Саню хоронили.
В клубе стоял гроб, обитый кумачом и заваленный еловыми ветками. В огромной, заполненной молчаливыми людьми комнате молодо и свежо пахло лесом.
У гроба стояла мать Сани, еще совсем молодая, в черном платке. Она не плакала, стояла молча, только все время приглаживала жесткий завиток рыжеватых волос на Санькином лбу. И тогда все видели, как мелко дрожат ее руки. И какие они натруженные и старые, по сравнению с молодым лицом. У стены на табуретках сидели два подростка с заплаканными глазами и, не переставая - откуда только силы брались растягивать меха, - играли на двух гармонях "Интернационал".
На кладбище дул гетер, шуршал опавшими листьями, трепал оторвавшийся кусок кумача на гробе.
Говорили короткие речи, похожие на клятву.
И каждый, кто говорил, называл Саньку "товарищ Чижов".
А Зайченко сказал: "Наш дорогой красный боец и сын Революции".
Вот тут мать Сани в первый раз заплакала. А во второй раз, когда гроб опускали в могилу и комсомольцы стреляли в воздух.
Потом ее увели, и все потихоньку стали расходиться. Остались у могильного холмика, убранного еловыми ветками, Алексей с Настей, Глаша, Степан и встрепанный, сразу вдруг похудевший Федор.
Была отсюда видна заводская труба, кричали и кружились в небе галки, а они все стояли и поеживались на ветру. Погом к Алексею подошел Федор, надел треух и сказал:
- Пиши меня в комсомол, Леша.
VI
Команду на построение давали в девять вечера.
Степан любил эти короткие полчаса, когда рота стояла в строю и слушала своего командира. Ему казалось, что они на фронте и Колыванов называет не посты караулу и улицы патрулям, а места, которые надо отбить у врага. И пусть названия эти привычны с детства. На самом-то деле все по-другому! Это - шифр, условные обозначения, чтобы противник не догадался, куда сейчас, скрытно и без шума, они двинутся.
Степан стоял, сжимая в руках винтовку, и ждал, когда же прозвенит труба, тревожно заржут кони, ахнет под копытами земля. Он будет скакать на своем белом коне, почти прижмется к горячей его шее, чтобы удобней было рубить наотмашь, и такими яркими будут в небе звезды, что синью заполыхает клинок в руке!
- Степан! - окликнул его Колыванов. - Заснул?
Ну вот... Сабли у него никакой нет, не в конном строю он, а в пешем, и пойдут они сейчас не в атаку: до утра будут мерять шагами улицы, а он прослушал, кого ему дали в напарники и где им патрулировать.
Степан вздохнул, сделал шаг вперед и оказался рядом с Федором. Этого еще не хватало! Неужели с ним ходить? Степан подтянул ремень гимнастерки, вскинул винтовку за плечо и стал ждать разводящего, решив, что тогда все будет ясно. Но разводящий увел последние караулы на завод и к складу, а Федор все еще топтался рядом.
- Пойдем, что ли? - спросил он нерешительно.
- Куда? - оглядел его с ног до головы Степан.
- Ну, как же!.. - удивился Федор. - В патруль нам велено.
- Приказано, - хмуро поправил Степан. - Какие улицы?
- Про улицу не сказали... - растерянно смотрел на него Федор. - От бараков до переезда.
- Тьфу ты! - плюнул Степан.
Надо же, какое невезение! Это все равно что у себя во дворе сидеть. Кому взбредет в голову шастать ночью по пустырю. Чего там не видели? А за бараками жилья нет. Сорное поле да болотина, а дальше лесок и шоссейка на Пулково. Ну, удружил! Степан покрутил головой от досады и пошел через казарменный двор к воротам.
Федор поплелся за ним...
Вечер стоял безветренный, но холодный. Трава на пустыре покрылась инеем. В свете луны иней был похож на крупную соль. Степан нарочно тяжело ступил ботинком и увидел, как четко зачернел его след. Потом подумал, что, если пустить сюда сейчас лошадь, она сначала слижет иней, удивится, что он не соленый, и с горя примется хрумкать невкусную, жесткую, побуревшую давно траву.
Он даже увидел эту лошадь: белая с рыжей отметиной на лбу. Или вороная. Нет, вороную в темноте не увидишь, лучше белая!
Степан усмехнулся и подумал: не слишком ли часто за последнее время он стал придумывать всякое-разное? Вроде Глахи или Саньки Чижика. Та подземный ход в крепость рыла, Санька почту с голубями в Испанию отправлял, а он то в атаку скачет, то лошадей на пустом месте видит. Ну, Глаха - ладно! Шалая! Санька - тот на голубях своих был помешан. А он-то с чего бесится?..
Степан вспомнил про Саньку и сразу помрачнел. Кому помешал? Кто в него стрелял? До сих пор в Чека концов не распутали. Известно только, что сразу после этой истории пропал Павлов. Не пришел механик ни на похороны, ни на следующий день в мастерскую. Как в воду канул! Глаха обмолвилась Насте, что, может, его тоже убили. За то, что стрелял в того неизвестного, в шинели. Только чего ж его убивать, если он два раза стрелял и оба раза мимо. А там шагов сорок всего до ворот. Ну, шестьдесят от силы! А он два раза кряду промахнулся. Руки тряслись, что ли? Такого растопыру не убивать, а в ножки ему кланяться за то, что промазал. А Глахе только бы придумать чего-нибудь!
Степан помрачнел еще больше. После того разговора в мастерской он запретил себе думать о Глаше, а сам то и дело вспоминает ее. Все. Хватит! Хоть бы знак какой подала, что виновата, сболтнула, мол, не подумавши. Нет! Ходит как ни в чем не бывало, а если встречает, то смотрит вроде бы и на него, но так, будто он стеклянный. И не дрогнет в ней ничего, и глазищами своими не моргнет, уставится, как в окошко, и мимо. Ему, можно сказать, чуть ли не смерти пожелала и сама же в обиде. Попробуй разберись! Да и как с ней объясняться? Записочки писать? Ждать, когда выйдет, и сзади плестись? Дескать, нам с вами по дороге? Не дождется!..