- Давай, давай! - Зайченко постучал рукояткой нагана по столу. Сыпь!
- Ну, знаете... - возмущенно пожал плечами Степан, вынул из карманов две пригоршни папирос и высыпал на стол.
Зайченко сгреб папиросы в кучу и спросил:
- Все?
- Все! - не моргнув глазом, соврал Степан.
- А если поискать?
Степан вздохнул и вынул заложенную за ухо папиросу.
- Последняя!
- Смотри у меня! - Зайченко надел очки и вывернул подлиннее фитиль у лампы. - Гильзы-то не фабричные... Сам, видно, набивал... - И принялся одну за другой ломать папиросы.
- Что делаете?! Ну, что делаете? - закричал Степан.
Зайченко, рассыпая табак, откладывал в сторону отломанные гильзы, каждый мундштук подносил к лампе и, щурясь, заглядывал внутрь, как в маленькую подзорную трубу.
- Ага! - Он осторожно развернул мундштук одной из папирос и ногтем снял закатанный туда листок восковки. Поднес листок к лампе, и на тонком квадратике четко проступили написанные черными чернилами буквы и цифры.
- Шифровка? - шагнул к столу Степан.
- Вроде... - кивнул Зайченко.
- В Чека надо! - заволновался Степан. - Обязательно в Чека! Давайте я сбегаю.
- А без тебя про то не знают? - Зайченко снял очки и обернулся к Федору. - Благодарность тебе, Федя!
- Мне-то за что? - удивленно заморгал ресницами Федор. - Я по инструкции. Бежал он, ну я и это...
- Вот за это и спасибо, - усмехнулся Зайченко. - Не растерялся.
- Чего там! - счастливо улыбнулся Федор. - Я завсегда, если что... С победным видом посмотрел на Степана, на Глашу, вскинул винтовку за плечо и решительно заявил: - Я пойду еще покараулю, дядя Иван!
- Иди, иди... - озабоченно кивнул ему Зайченко и встал из-за стола.
Екатерина Петровна посмотрела вслед выскочившему в коридор Федору и осуждающе покачала головой.
- Ты что? - удивился Зайченко.
- Выходит, что другим нельзя, ему можно... - не сразу ответила Екатерина Петровна,
- Почему это? - не понял Зайченко.
- Да все потому... - вздохнула Екатерина Петровна. - За что ему благодарность? За убийство?
- Так убил-то он кого?! - рассердился Зайченко. - Врага он убил! Заговорщика!
- Это случилось, что заговорщика, - тихо, но твердо сказала Екатерина Петровна. - А стрелял-то он в человека просто.
- Ну, мать! - развел руками Зайченко. - Мудришь ты что-то.
- Может, и мудрю... - задумалась Екатерина Петровна. - Только он теперь постарается: нужно, не нужно - власть свою будет показывать. Помолчала и добавила: - И ты его в этих правах утвердил, Ваня.
- Надо будет - укоротим, - угрюмо сказал Зайченко.
- Как бы он тебя потом не укоротил, - невесело усмехнулась Екатерина Петровна.
- Знаешь... - повысил голос Зайченко. Сдержался, прошелся по комнате и, ссутулив спину, остановился у окна: - Кругом черт те что творится! Как тут руки от крови уберечь? Такое время!
- Ему-то в другое время жить, - упрямо возразила Екатерина Петровна. - А попробуй тогда его останови! Поздно будет...
- Ладно! - шагнул к вешалке Зайченко. - Там у меня обойма запасная была... Дай, пожалуйста.
- В карман положила, - кивнула на куртку Екатерина Петровна.
- Когда же успела? - удивился Зайченко, улыбнулся и сказал: - Пошел я...
- В Чека, Иван Емельянович? - подхватил винтовку Степан.
- Куда же еще? - направился к дверям Зайченко.
- А я как же? - встал у порога Степан. - Неужто не возьмете?
- Ты в патруле. - Зайченко посмотрел на Екатерину Петровну и добавил: - Нельзя Федору одному.
- Эх, мать честная! - хлопнул фуражкой по колену Степан.
- Дядя Ваня... - негромко сказала вдруг Глаша. - Я за Степана останусь. Можно?
- Оружие есть? - спросил Зайченко.
- Наган у меня, - кивнула Глаша.
- Ладно... - согласился Зайченко. - Двинули, Степан!
Степан, боясь, как бы Зайченко не раздумал, первым выскочил в коридор, оттуда на крыльцо и стоял там, нетерпеливо поглядывая на дверь. Когда Зайченко вышел и они уже шли через двор, Степан вдруг остановился:
- Вы идите, Иван Емельянович... Я догоню!
И повернул обратно.
Зайченко сердито пожал плечами и зашагал к воротам.
Степан взбежал на крыльцо, протопал по коридору, приоткрыл дверь в комнату.
- Глафира!
- А?.. - испуганно обернулась Глаша.
- Спасибо! - Степан захлопнул дверь и забухал ботинками по дощатому полу коридора, потом хлопнула дверь на крыльце, и слышно было, как Степан бежит через двор.
- Вот дурной! - покачала головой Екатерина Петровна.
Глаша промолчала, только губы у нее смешливо дрогнули и опять заблестели глаза. Она уже надела свое пальтишко, подпоясалась широким ремнем, достала аккуратно завернутый в промасленную тряпочку наган и обтерла его, любуясь блеском вороненой стали.
Екатерина Петровна неодобрительно качнула головой и накинула на плечи теплый платок.
- Пошли, что ли, вместе походим? Мне нынче все равно не уснуть.
- А чего? Пошли! - отозвалась Глаша и озорно подмигнула: - Боитесь, как бы Федька еще кого-нибудь не прихлопнул? - И вскинула наган, целясь в невидимого противника.
- Типун тебе на язык! - замахала руками Екатерина Петровна и прикрикнула: - Да спрячь ты игрушку эту свою дурацкую.
Глаша распахнула перед Екатериной Петровной дверь и скомандовала:
- Шагом марш!
- Тьфу на тебя!.. - засмеялась Екатерина Петровна и вышла.
Глаша сунула наган за пояс и пошла следом...
В высоких сводчатых комнатах Чека сутками горели под потолком тусклые электрические лампочки. По коридорам проходили невыспавшиеся озабоченные люди. Конвоиры вели на допрос арестованных. Все арестованные были в штатском, но военную выправку скрыть не могли: выдавала походка и разворот плеч.
В городе шли облавы и обыски, грузовики увозили припрятанное оружие.
Но на допросах арестованные изворачивались, и всех деталей заговора узнать еще не удалось. Известно было только, что начало мятежа должно совпасть с решительным наступлением Юденича на Петроград.
Сотрудники сутками мотались по городу, забыли про еду и сон, людей не хватало, фронт и граница были рядом, и в комнатах Чека даже днем забывали гасить свет.
Степан шел за Иваном Емельяновичем по коридору и заглядывал в открытые двери.
В одной из комнат, просторной, в четыре окна, стояло несколько столов. За одним сидел человек в шинели внакидку и выстукивал одним пальцем по машинке. За другим сидело двое, один напротив другого. Наверное, шел допрос, потому что сидящий у стены все время писал, часто макая ручкой в чернильницу, а благообразный седеющий человек в бекеше и с шапкой на коленях наклонялся к нему через стол и что-то негромко говорил.