— «…переделав, можно воспевать!» — напеваю я шёпотом и слежу за поплавком.
Я смотрю только на поплавок. Но боковым зрением я вижу папу и дядю. Я вижу, как они закидывают свои удочки. Мы не разговариваем — разговаривать на рыбалке нельзя, потому что может услышать рыба. Она может услышать, что о ней говорят, и уйти. А напевать можно — но так, чтобы рыба не слышала. Напевать даже полезно — это помогает сосредоточиться.
— «Надо жизнь сначала переде…» — напеваю я и вдруг вижу, что мой поплавок вздрагивает и ложится на поверхность воды…
Это лещ! Лещ всегда так клюёт. Я подсекаю и чувствую на крючке здоровую рыбу.
— Дядя! — кричу я. — Дядя!
Дядя уже бежит ко мне. Он бежит с подсачником. Дядя берёт в руки мою удочку и осторожно вываживает рыбу. Ну конечно, это лещ! Вот он поворачивается боком в воде у берега. Какой здоровый! Удилище в руках у дяди изогнулось дугой. Одной рукой дядя держит удилище, а другой — подводит под леща подсачник. Выдёргивать такого леща на воздух нельзя — он сорвётся. Он слишком тяжёлый. Наверное, килограмма два. Вот это рыба! Дядя подсачивает его и вынимает из воды.
Лещ прыгает на берегу, ударяя хвостом по яркой зелёной траве, серебристый, бокастый, широкий — как доска. Как он красив на зелёной траве! Как расплавленное олово!
— «Надо жизнь сначала переделать, — ору я в восторге, — переделав, можно воспевать!» — и приплясываю вокруг леща.
Я дико пляшу вокруг леща.
— Перестань! — говорит дядя.--Ты распугаешь всю рыбу…
Дядя пускает леща в садок, к другим рыбам, которых поймали он и папа. Садок привязан в воде под кустиками. Там несколько здоровых лещей. И несколько плотвиц. Когда к ним подходишь, они начинают барахтаться.
Мы продолжаем ловить. Клюёт хорошо. Я то и дело вытаскиваю на берег рыбу. Небольшую я вытаскиваю сам, а крупную — вместе с дядей.
Четверная уха
А солнце уже сияло вовсю. Туман рассеялся, и я увидел, что мы вовсе не на краю света.
Я увидел далеко-далеко всю Учу, извивающуюся посреди зелёных берегов. Позади меня был луг, по которому бродило пять белых козочек, а за лугом была деревня, а за деревней был лес. На другом берегу реки тоже были луга и за лугами тоже лес. Леса стояли едва приодетыми, кое-где они были совсем серыми, а кое-где коричневыми, а кое-где лиловатыми, а кое-где зеленоватыми и желтоватыми — такими нежными-нежными, какими бывают только весной.
Я увидел нашу палатку на берегу возле баньки, и кучу хвороста возле палатки, и маму, которая бродила по берегу и собирала хворост. Ханг и Чанг крутились возле неё — они тоже собирали хворост. Позади мамы я увидел каких-то людей, которые приближались к нам с удочками в руках. Через некоторое время они остановились позади нас.
— Здравствуйте! — сказал первый. — Ни пуха ни пера!
— К чёрту! — сказал я.
— Ну как, плохо? — спросил второй.
— Да нет, ничего, — сказал дядя, не оборачиваясь и глядя на поплавок. — А у вас как?
— Плохо! — сказал первый. — Что-то не клюёт…
— А у вас очень плохо? — спросил второй.
— У нас очень хорошо! — сказал я.
— Штук пять поймали?
— Мы больше поймали!
— Мелочь?
— Ничего не мелочь!
— Где?
— Да вон там, в садке, — сказал я небрежно.
И тут я вижу, что дядя смотрит на меня уничтожающим взглядом. Но уже поздно!
Эти двое подходят к садку, приподнимают его и ахают от удивления. Они сразу же располагаются рядом ловить. Вот почему дядя так на меня посмотрел. Теперь мне от дяди попадёт…
— Вы идите подальше, — говорю я. — Всем тут тесно!
— Ничего не тесно! — говорит первый. — Поместимся.
— Вы что, это место купили? — говорит второй.
Они становятся между мной и дядей и забрасывают свои удочки. Дядя зловеще молчит. И те двое молчат. Мы все молчим.
У дяди клюёт, и он вытаскивает большого леща. Просто огромного! У тех двоих глаза лезут на лоб. Они молча забрасывают свои удочки прямо дяде под нос. И, конечно, сразу зацепляются за дядину удочку.
— Не кидайте под руку! — сдержанно говорит дядя, отцепляя свою удочку. — Что вам, места на реке не хватает?
— Нам-то хватает! — говорит первый. — Это вам не хватает! Захватили лучшее место!
— Ты что, это место купил? — зло говорит второй.
— А ты мне не тыкай! — говорит дядя. — Всё равно вы ничего не поймаете!
— Почему это мы не поймаем?
— Потому что вы не умеете ловить! — говорит дядя.
— Это мы ещё посмотрим! — говорит второй.
Тут дядя опять вытаскивает леща. И я вытаскиваю. И папа вытаскивает. А те двое не вытаскивают. Они просто зеленеют от злости. И опять закидывают свои удочки прямо под нос дяде. Мы закидываем тихо, почти неслышно, а они размахивают своими палками, как цепами; снасть у них грубая, крючки с червяками болтаются под самым поплавком, и поплавки у них огромные, тяжёлые — они оглушительно плюхаются в воду.
— Доннерветтер! Это уже слишком! — говорит дядя. — Пойдёмте. А вы всё равно ничего не поймаете! Попомните моё слово!
— Мы знаем слово, — говорю я. — А вы не знаете слова. Вот вы и не поймаете.