- Не по правилам, - поднялся с земли Степан. - У скаутов научился?
- У беляков тоже кое-чему можно научиться... - улыбнулся Алексей.
Степан вздохнул и сказал:
- Не понимаешь ты меня, Леша. Ну, что мы делаем? Броневики старые ремонтируем, с ружьем по садику гуляем. А я, может, такое хочу совершить, чтоб сразу в мировом масштабе!
- Гордый ты, Степа!.. - засмеялся Алексей.
- А у нас вся фамилия гордая! - заявил Степан и покосился на Глашу.
Та только руками развела и спряталась за Настю.
- С ружьем, значит, гулять надоело?.. - задумался Алексей. - А Ленин, знаешь, что говорил?
- Нет! - встрепенулся Степан.
- Тебе дадут ружье, - вспоминая, сказал Алексей. - Бери его и учись хорошенько военному делу. Эта наука необходима для пролетариев.
- Ленин так говорил? - спросил вдруг Федор.
- Ленин, - обернулся к нему Алексей. - Владимир Ильич.
- Это я знаю... - Федор кивнул ему и, раздумывая о чем-то, наморщил лоб.
- Дайте закурить кто-нибудь! - попросил Степан. - Нету, что ли? Эх, мать честная! - Вскинул винтовку за спину и сказал: - Пошли!
- Куда? - удивленно посмотрел на него Алексей.
- Окопы рыть, на брюхе ползать, - подтянул ремень Степан. - Чему там еще надо учиться? Джиу-джитса? Давай джиу-джитса! Пошли, что ли?
- Чудило ты, Степка! - засмеялся Алексей и скомандовал: Становись!..
Рассыпавшийся строй опять начал выравниваться, затихли разговоры, смолк смех.
- Ладно! - неожиданно сказал Федор. - Согласный я, Леша.
- Ты про что? - не сразу понял его Алексей.
- Ну, как же! - заволновался Федор. - Насчет мастерской. Без жалованья буду работать.
- Приходи, - хлопнул его по плечу Алексей, оглядел строй и скомандовал: - Смирно!
- Степа... - шепнула Глаша.
- Ну? - тоже шепотом отозвался Степан.
- На, покури. - Она сунула ему в руку "козью ножку".
- А сама? - удивился Степан.
Глаша помолчала и сказала:
- А я никогда и не курила.
- Брось!.. - Степан чуть не выронил винтовку, широко раскрыл глаза и уставился на Глашу.
Она засмеялась и отвернулась.
- Что за смешки? - поглядел в их сторону Алексей и погрозил пальцем. - Шагом марш!..
Комсомольцы, печатая шаг, направились к воротам.
Федор стоял, смотрел им вслед, потом вдруг побежал, догнал идущего сбоку отряда Алексея и, пытаясь идти с ним в ногу, попросил:
- Леша, а можно я с вами немного похожу?
- Пристраивайся! - кивнул в сторону замыкающего Алексей.
Федор пропустил всех и зашагал рядом с Санькой, старательно размахивая руками. Санька толкнул его в бок и разулыбался...
Горовский и Лена были уже у ворот сада, когда оттуда вышел комсомольский отряд. Женька сделал вид, что никого из них не знает, а Лена отступила, давая дорогу, и незаметно вглядывалась в лица проходящих.
Алексей подобрал живот и, размахивая раненой рукой, как будто она здоровая, скомандовал:
- Шире шаг!.. Федор, не путай ногу! Левой!
- Ему с левой непривычно! - крикнул Степан. - Направо тянет!
- Разговорчики! - пригрозил Алексей, засмеялся и подмигнул Лене.
Лена пожала плечами, потом улыбнулась, схватила Женьку за руку и потянула за собой, в ворота.
Они сидели в беседке, над прудом.
Лена засмотрелась на паутинку, повисшую над прозрачной водой. Она то исчезала, попадая в солнечный луч, то опять появлялась, потом ветер отнес ее в сторону, и паутинка повисла на ветке прибрежной ольхи.
- Даже весна в этом году холодная... - вздохнула Лена.
Женька скинул свою форменную шинель и укрыл ею плечи Лены.
- Я не потому... - улыбнулась ему Лена, но шинель не сняла, даже придержала рукой воротник, закрывая горло.
- Хочешь, стихи почитаю? - предложил Женька.
- Свои?
- Да. Последние.
- Ну, почитай, - согласилась Лена.
Женька встал, заложил руки за пояс и, подвывая, прочел:
В перламутровоснежные дали
Вы ушли в этот вечер морозный,
В белой дымке тумана пропали
Ваши косы и плащ синезвездный.
Только где-то у бешеной тройки
Бубенцы под дугой прозвенели
Да заплакал у мраморной стойки
Бледный юноша в черной шинели!..
И, волнуясь, спросил:
- Ну как?
- Мне не нравится, Женя... - подумав, ответила Лена. - Только ты не обижайся! Понимаешь, мне кажется, что сейчас нужны другие стихи.
- Какие же? - обиделся все-таки Женька.
- Не знаю... - пожала плечами Лена. - Я бы написала о заколоченных витринах, о выстрелах по ночам...
- Это не поэзия! - начал горячиться Женька. - Как ты не понимаешь, Лена... Стихи должны быть как музыка! А писать о разбитых стеклах и подсолнечной шелухе на Невском?.. Нет, не могу!
Лена молчала и, чуть щурясь, как все близорукие, но не носящие очки люди, смотрела в глубину сада.
Из высокой беседки видны были дальние аллеи, изрытые учебными траншеями, и давно пустовавшая эстрада-раковина с облупившейся краской. От собранных в кучи тлеющих листьев поднимался дым и медленно таял в низком облачном небе.
Лена повернулась к Женьке и спросила:
- Ты честный человек?
- То есть как? - растерялся Женька.
- Так! - в упор смотрела на него Лена. - Честный?
- Ну... - замямлил Женька. - Поскольку мне не приходилось никого обманывать, то я считаю...
- Тогда скажи! - перебила его Лена. - Ты комсомольцам завидуешь?
- Мы расходимся в политических убеждениях, - не сразу ответил Женька.
- А я завидую... - призналась Лена. - Они хоть знают, чего хотят! Теперь вот готовятся защищать свой город. Но ведь это и мой город, верно?
Шинель сползла у нее с плеч, одной рукой она придерживала ее, другой приглаживала выбившиеся пряди волос на лбу и висках и говорила горячо и быстро:
- Я не хочу, чтобы по набережной опять раскатывали пьяные офицеры! Не хочу, понимаешь? Мне стыдно, что отец будет снова унижаться перед директором банка за свое грошовое жалованье! Пусть лучше сидит без работы, как сейчас!
- Он саботировал при большевиках? - спросил Женька.
- Саботировал... - кивнула Лена.
- Мой тоже... - невесело усмехнулся Женька.
- Ох, как я завидую комсомольцам! - вырвалось вдруг у Лены.
- Нечему завидовать! - самоуверенно заявил Женька. - У нас будет своя организация. Стрельцов обещал твердо.
- Стрельцов? - повернулась к нему Лена, хотела что-то сказать, но замолчала.
- Ты что-то не договариваешь? - внимательно посмотрел на нее Женька.
- Нет, ничего!.. - отмахнулась Лена, плотнее запахнула на себе шинель, будто закрываясь от кого-то, и неуверенно сказала: - Знаешь, Женя... Может быть, я ошибаюсь, но мне все время кажется, что за его спиной стоит кто-то чужой! Стоит и нашептывает ему все речи, которые он произносит перед нами.
- Да ты что, Лена?! - искренне возмутился Женька. - Петр Никодимович? Нет!.. Ты ошибаешься, поверь мне! Он всей душой предан нашему делу. И потом, какие там свои, чужие? Стрельцов вне всяких партий, ты это знаешь!
- Ничего я уже не знаю... - вздохнула Лена.
Женька смотрел, как она чертит прутиком на пыльном полу беседки какие-то буквы или узоры, видел ее зазябшие без перчаток руки, хотел взять в свои, чтобы согреть, но не решился. Рассердился сам на себя, встал со скамьи и уселся на резных перилах. Посмотрел вниз, на аллею, и сказал:
- Кузьма идет...
Лена промолчала, и Женька, назло ей или себе - он и сам не понял, крикнул:
- Кузьма!.. Иди сюда!
Кузьма в беседку не поднялся, стоял внизу у деревянных ступенек и поглядывал вокруг. Потом спросил у Женьки:
- Наших заставских не видел?
- Кого? - не понял Женька.
- Ну, ребят... Комсомольцев... - нахмурился Кузьма.
- А-а! - холодно посмотрел на него Женька. - Я думаю: кто это "наши"? К ним пришел?
- Нужен я им... - отвернулся Кузьма. - Так, посмотреть...
- Было бы на что! - фыркнул Женька. - В солдатики играют!
- А ты речи говоришь, - угрюмо ответил Кузьма. - Про братство, про красоту жизни... А люди на фронте смерть принимают. Это как? Красота? Братство?