Даже отсюда Степану было видно, что разговора особого между ними уже нет, все прощальные слова сказаны, а отправки еще не дают, вот и стоят они молча, отцы гладят ребятишек по головам, а жены смотрят на них.
У теплушки, где играет гармонь, детишек не видно, а стоят кружком молодые солдаты, и кто-то в кругу отплясывает напоследок. А один парнишка все оглядывается, высматривает кого-то, надеется, наверно, что прибежит в последнюю минуту та, которую ждет.
Степан опять оглянулся на Глашу и увидел, что ребята столпились у дверей и тоже смотрят на эшелон, а лица у них - как будто это они провожают тех солдат. И сразу он вспомнил, как долго не решался сказать матери, что уходит на фронт, а все придумывал, что бы такое сделать по дому, а когда наколол и натаскал из сараюшки дров и принялся мыть полы в комнате, мать вдруг спросила: "Когда уезжаешь?"
Степан будто не слышал, возил мокрой тряпкой по чистому уже полу, потом выжал ее в ведро, вынес на крыльцо и вылил грязную воду; когда вернулся с пустым ведром, тогда только ответил: "Завтра, мам..."
Мать поднялась с постели и стала шарить в комоде, Степан сказал, что ничего ему собирать не надо, выдали казенное, но мать все открывала и закрывала ящики, а под руку попадались отцовские не распроданные еще вещи, и она не выдержала, села на кровать и расплакалась.
Степан стоял над ней и не знал, какие слова говорить, а мать вытирала отцовской рубашкой мокрое лицо, порывалась сказать что-то, но слезы мешали ей, и она опять утыкалась лицом в рубашку. Потом притихла и не заплакала даже тогда, когда Степан уходил.
Теперь он пожалел, что не велел ей приходить на станцию, и опять оглянулся на Глашу, подумав, что, может быть, она сердита на него из-за матери, но в это время протяжно и громко загудел паровоз, что стоял на путях напротив, солдаты полезли по теплушкам, женщины разом кто заплакал, кто закричал какие-то прощальные слова, эшелон тронулся и шел сначала медленно, так что женщины и ребятишки шли вровень, потом они начали отставать и побежали, потом остановились, и только какая-то девчонка может, та, которую ждал молоденький солдатик, - бежала и бежала за составом, так и не догнала, остановилась и заплакала, вытирая слезы сдернутым с головы платком.
- Двинули путиловцы... - сказал Кузьма и вздохнул.
Степан отодвинул вторую половину дверей и увидел, как от станции идут по путям двое: мужчина и девушка. Мужчина был в военной шинели и фуражке, а девушка - в пальто с меховой пелериной и в меховой шапочке. Мужчина старался идти прямо и придерживал фуражку, чтоб ее не снесло ветром. Девушка пыталась помочь ему, когда они переступали через рельсовые стыки, но он вежливо, но твердо отстранял ее руку и сам придерживал ее под локоть.
- Гляди, ребята... - сказал Степан. - Буржуи какие-то недорезанные плетутся!
Женька вгляделся в идущих и, оттолкнув Степана, выскочил из ворот пакгауза и побежал к ним навстречу. Мужчина тоже ускорил шаги, споткнулся о шпалы и упал бы, но девушка успела поддержать его. Он виновато улыбнулся ей, поправил фуражку и, тяжело дыша, остался стоять на путях, вглядываясь в бежавшего к ним Женьку.
- Папа!.. Лена!.. - кричал Женька, и не понять было, рад он им или напуган.
Когда он подбежал к ним, то отец уже справился с волнением и стоял прямой, как всегда, и даже как будто спокойный. Лена смотрела на запыхавшегося Женьку и улыбалась.
- Почему вы здесь?.. Как? - Женька вытирал фуражкой мокрый лоб и никак не мог отдышаться. - Ну, ты знал, папа... А Лена?
- Я зашла к Сергею Викентьевичу... - Лена разглядывала его шинель, винтовку, тонкие в обмотках ноги. - Он мне сказал.
- И ты пришла?!
Женька и радовался ее приходу, и стеснялся отца, и не знал, как поступить дальше: оставаться здесь, подальше от ребят, или вести их к пакгаузу.
Тонко засвистел паровоз. Женька оглянулся и увидел, что на их путь подают состав. Паровоза видно не было, он толкал состав сзади, и казалось, что теплушки движутся сами.
- Идемте! - Женька потянул отца с пути.
- Ваш? - спросил отец.
- Наверное!
Женька поправил винтовку и решительно пошел к платформе. На ходу он оглядывался, будто проверял, идут ли отец с Леной. Сергей Викентьевич шагал широко, прямой, в длинной шинели и фуражке с кокардой. Лена пригибалась от колючего ветра и с трудом поспевала за ним.
Комсомольцы высыпали из пакгауза и смотрели на медленно движущийся состав. Потом увидели шагающих по платформе Женьку, а за ним Сергея Викентьевича с Леной и обернулись к ним.
Проходя мимо знамени, у которого мерзли двое комсомольцев с винтовками, Сергей Викентьевич остановился, вытянулся и приложил ладонь к козырьку фуражки. Постоял так и двинулся дальше. Кузьма переглянулся со Степаном, и тот уважительно покивал головой. По лесенке на платформу вбежал Колыванов и на ходу кричал:
- Начинай погрузку!
Женька застенчиво сказал ему:
- Это мой папа.
Колыванов увидел высокого человека в офицерской шинели и фуражке с кокардой и на миг смешался. Потом козырнул:
- Колыванов.
- Горовский, - откозырял в ответ Сергей Викентьевич.
- Вы извините, - сказал Колыванов.
- Все понимаю, - с достоинством склонил голову Сергей Викентьевич.
Колыванов заторопился дальше, Сергей Викентьевич посмотрел ему вслед, потом спросил у Женьки:
- Ваш командир?
- Ага... - кивнул Женька. - Леша!
- Что значит - Леша? - поднял плечи Сергей Викентьевич. - А как по отчеству?
- Не знаю... - растерялся Женька.
- А звание? - продолжал допытываться Сергей Викентьевич.
- Звание?
- Ну да! Прапорщик? Поручик?
- Да ты что, папа? - Женька оглянулся, не слышат ли их. - Просто командир!
- Ну, ну...
Сергей Викентьевич отогнул полу шинели, вынул серебряные часы луковицу на цепочке - и протянул Женьке.
- Вот, сын. Это тебе.
- Да ты что, папа! Зачем?
Женька только теперь увидел, как постарел за последние месяцы отец. Седыми стали желтоватые от табака усы, морщинистой шея.
- Возьми, - твердо сказал Сергей Викентьевич. - Память будет.
- А как же ты? Пульс у больных... И всякое там...
Чтобы не расплакаться, Женька говорил первое, что пришло в голову.
- А!.. - махнул рукой Сергей Викентьевич и отвернулся.
- Становись!.. - послышался голос Колыванова.
- Иди, сын, - сказал Сергей Викентьевич. - Иди и помни: трусов у нас в семье не было.
Он быстро поцеловал Женьку в щеку, как клюнул, и подтолкнул к Лене:
- Прощайся и ступай!..
Женька смотрел на Лену и молчал. Потом сказал:
- Спасибо.
- За что?
- За то, что пришла.
- Что ты, Женя... Я так рада, что тебя увидела.
- Правда?
- Конечно!
Женька смотрел на ее зазябшее лицо, на волосы, выбившиеся из-под шапочки и припорошенные снежной пылью, он протянул руку, чтобы то ли стряхнуть с ее волос приставший снег, то ли просто погладить их, но опять послышался громкий голос Колыванова:
- Смирно!.. По порядку номеров рассчитайсь!
- Беги, Женя! - сняла с руки перчатку Лена и провела ладонью по его щеке. - Беги!
- Прощай, Лена! - все еще стоял и смотрел на нее Женька.
- До свидания! - покачала головой Лена. - Мы еще встретимся, Женя. Обязательно!
Женька доверчиво улыбнулся и пошел, но все время оборачивался и кивал ей и отцу, потом опять остановился.
- Пиши!
- Куда?
- Не знаю! - крикнул Женька и побежал к шеренге комсомольцев.
Он встал на свое место рядом с Кузьмой и даже успел крикнуть свой порядковый номер. Кузьма одобрительно ткнул его в бок, а Колыванов протяжно закричал:
- По вагонам!