- Смотри!
Настя откинула со лба волосы мокрой рукой, посмотрела на плакат и восхищенно сказала:
- Здорово, Степа! Буквы только кривые.
- Ты не на буквы смотри, а вникай, что написано! - довольный собой, возразил Степан и с чувством прочел: - "Трепещите, тираны!! Рабочая молодежь на страже Революции!"
Посмотрел на Глашу и добавил:
- Сам сочинил!.. Слышь, Глаха?
Глаша хотела обернуться и что-то сказать в ответ, но побоялась пошевелиться на своем шатком сооружении и только покивала ему головой.
Кто-то грохнул по двери ногой, две белые с золотом половины ее распахнулись, и в комнату ввалился Федор. На плече у него ножками кверху лежала садовая скамья с чугунными завитушками на спинке. Одним движением плеча Федор сбросил скамью на пол, вытер лоб под овчинным своим треухом и удовлетворенно сказал:
- Хорошая мебля. Тяжелая.
- Грохотать-то зачем? - замахнулась на него мокрой тряпкой Настя. Не видишь, паркет!
- Какой еще паркет? - огляделся Федор.
- Пол, говорю, испортишь! - с досадой объяснила Настя.
- А чего ему сделается, полу-то? - искренне удивился Федор. - Нешто его такой лавкой прошибешь?
- Прошибать ему еще надо! - фыркнула сверху Глаша. - Во сказанул!
Федор покосился на нее, ничего не ответил и пошел к дверям, где топтался у второй скамейки Санька. Федор отстранил его, взялся одной рукой за сиденье и, царапая паркет, втащил скамью на середину комнаты.
- Ну?! - всплеснула руками Настя. - Пахать тебя сюда звали?
Федор присел на корточки, потрогал пальцем белые бороздки на замысловатом узоре паркета и уважительно произнес:
- Фасонные половицы положены. Фигурные!
- И чего ты, Чижик, с этим темным элементом связался? - не глядя на Федора, спросил Степан.
- Это кто темный? - обернулся к нему Федор. - Я, что ли?
- Факт, ты! - бросил кисть в ведерко с мелом Степан. - Раз в Союз не вступаешь, нечего тебе здесь делать.
- И без Союза вашего проживу, - буркнул Федор. - А ты мне не указ.
- Брось, Степа... - миролюбиво заметил Санька. - Мешает он тебе? Чего ты взъелся?
Степан промолчал. Он и сам толком не знал, за что так невзлюбил Федора. Ну, в тот первый раз, на дворе, он полез с ним в драку за дело. Голодуха, а этот куркуль сало наворачивает! Да еще сундук свой открыть боится, тянет из-под крышки. Крохобор! Потом, когда услышал, что у Федора отца на фронте убило, а мать умерла, ему вроде стало его жалко, и он готов был пойти на мировую. Подрались и подрались. Делов-то! Но Федор всех сторонился, промышлял случайными заработками, где и сколько заработал, помалкивал, всегда украдкой жевал что-то, а когда жевал, торопился так, что чуть не давился. Боялся, что отнимут у него жратву, что ли? И потом был он какой-то уж очень услужливый. Как половой в трактире! И боялся всего. Ресницами моргает, за треух свой хватается, чуть ли не кланяется. Любой контре услужить готов, лишь бы пузо свое набить. И чего с ним Колыванов нянчится? Добренькие все больно стали!
Степан взялся за край кумачовой полоски, чуть встряхнул, проверяя, не осыпается ли краска, и приказал Саньке:
- Давай гвозди!
Санька покорно поплелся за гвоздями и молотком, принес их Степану, поднял один конец лозунга. Степан взялся за другой, приложил к стене, крикнул Глаше:
- Глаха, посмотри!.. Прямо?
Глаша прищурилась и скомандовала:
- Повыше!.. Пониже!.. Все. Прибивайте!
- Раскомандовались... - фыркнул Федор.
- Чего, чего? - переспросила Глаша.
- Проехало... - пробурчал Федор.
- Я ведь сейчас слезу, - сказала сверху Глаша.
- И чего будет? - поинтересовался Федор.
- Вот по спине и проедусь! - пообещала Глаша.
- На тебя похоже! - отошел подальше Федор, посмотрел оттуда на плакат, долго шевелил губами, потом повторил вслух: - "Трепещите, тираны!!" - Подумал и мрачно спросил: - Про тебя сочинили?
- Не про тебя же! - отозвался Степан.
- Ясное дело, не про меня, - согласился Федор. - Кто здесь тиран? Ты!
Степан от удивления раскрыл рот и забыл его закрыть. Хотел, видно, что-то ответить, но не нашел подходящих слов. Санька поглядел на него и прыснул. Потом засмеялась Настя. Дольше всех крепилась Глаша, но лицо у Степана было такое, что она не выдержала, рассмеялась, выронила палку, пуфик грохнулся на пол, Глаша села на стол и сказала:
- Как он тебя? А, Степа?!.
Степан выждал, когда они отсмеются, поиграл скулами и жестко сказал:
- Такие смехи контрой пахнут.
- Да ты что, Степан? - нахмурилась Настя. - Шуток не понимаешь?
- Мерин ржет, кобылка рада! - загадочно ответил Степан, поглядел на насупившегося Федора и добавил: - Темный, темный, а глянешь на просвет, белый! Чека по нему плачет!
- Загнул! - испуганно присвистнул Санька.
- Не в данный текущий момент, - снисходительно объяснил Степан. - Но загремит как миленький!
- Самому бы тебе не загреметь... - не очень уверенно отбивался Федор.
- Я - член Союза рабочей молодежи! - рубил наотмашь Степан. - А ты деклассированный элемент!
- Ты в Союзе своем без работы сидишь, а я без него на бирже околачиваюсь, - нашелся Федор. - Вот и выходит: оба мы элементы!
Степан презрительно прищурился, но промолчал: крыть было нечем.
- Такие, браток, дела... - неожиданно тоскливо сказал Федор и отошел к окну.
Одинокие деревца на улицах забраны решетками, будто провинились в чем-то. Вокруг булыжник и брусчатка мостовых. И ни одной полосочки обыкновенной землицы, с лопухами, с желтыми одуванчиками, с мохнатым шмелем над клеверным цветом.
А в деревне сейчас самая сенокосная пора, только косить некому, и травы стоят выше пояса, и не убран хлеб, и не мычит в хлеву скотина, потому что стоят хлева пустые, и даже дух навозный выветрился из них.
После замирения с немцами кинулись было по своим деревням мужики в солдатских шинелях, истосковавшиеся по крестьянской работе, по плугу, по косе, по вилам да топорам, но опять недальним сухим громом раскатились орудийные залпы, и снова стали солдатами мужики, так и не успев надышаться запахом свежескошенных трав и черной, нагретой солнцем земли.
- Думал, кому дров наколоть... - не оборачиваясь от окна, сказал Федор. - Или вещички на вокзал поднести...
- Опоздал ты с вещичками... - поглядела на его унылую спину Настя. Снег еще не сошел, когда буржуи из города драпали. Ночами в очередях за пропусками стояли. Кто в Харьков, кто в Киев... К немчуре да к гетману... Вот чемоданов бы натаскался!
- Медом им там намазано? - спросил Федор.
- Медом не медом... - вздохнула Настя. - А сала и хлеба ситного вдоволь!
- И Чека нет! - угрюмо вставил Степан.
Помолчали, а потом Санька сказал:
- Мамка голубя моего последнего изжарить грозится... Хлеб, говорит, перевожу... А я ему от своей осьмушки крошу...
- Не она, так другой кто изжарит, - заметил Степан и вдруг разозлился: - Хватит про жратву!
- Так есть охота все время! - вырвалось у Саньки. - Хожу и про еду думаю.
- И до чего додумался? - прищурился Степан. - А то давай, как Кузьма! Они тебе подадут Христа ради!
- Я тебе кто?! - вскочил Санька. - Контрик? Кадет недорезанный?!
- Во как заворковал! - обрадовался Степан и подразнил Саньку: - Гули, гули, гули!
- Степа... - в упор глянула на него Глаша. - Ты нарочно ко всем цепляешься или характер у тебя такой?
- Тиран и есть тиран! - глубокомысленно заявил Федор.
Глаша посмотрела на него и засмеялась. Степан буркнул:
- Подумаешь... Сказать ничего нельзя...
А Настя расстелила на круглом столе газету, выложила на нее три вареных картошки, щепотку ржавой соли на бумажке и виновато сказала:
- Хлеба нету...
- Вот... - Глаша вынула ломоть хлеба и положила на стол.
- Три котлеты! - торжественно объявил Санька.
- Ого! - обрадовался Степан. - Живут же люди!
- Пшенные! - скромно добавил Санька.
- За такие шутки, знаешь, что полагается? - пригрозил ему Степан, пошарил по карманам, выложил на стол луковицу и мрачно сказал: - Хотел на махорку сменять... Да ладно!