Подумав, добавляет:
— Рассказываю теперь про ту жизнь тем, кто помоложе много, думают: должно быть, плетет незнамо чего. Они-то на работу идут — уже солнце шею припекать начинает, с работы — засветло, телевизию смотрят, на газу варят-жарят, из мисок и тарелок по отдельности едят. Чего не жить! Да оно и сама, как поглядишь кругом, в сомнение входишь — али вправду было, али нет? Примстилось, может, на придремье-то? Не схоже оно все очень…
Топя печку, сокрушается, что и печник на рукоумельство не тороват был, стенки вывел тонковатыми, — «Лепил скоро, да не споро!» — и стара уже печка, «совсем продувная», на дрова «загребущая», а тепла не держит:
— Куда дым, туда и дух!
Это значит — уходит тепло еще во время топки.
Приехал со мной в декабре поэт Егор Исаев, собирались в компании на подледную рыбалку, а снаряжения у него никакого. Мать подобрала ему валенки, какие-то теплые брюки, куртки, все разномастное. Вид был неказист — утешала:
— А и ничего все… Одежа — не кожа, пришел да сменил — и остался чем был. Умный не осудит, рыба не поймет — так все и сойдет.
Очень любила с ним разговаривать о всякой всячине, особенно из сельской жизни. После оценивала:
— Сразу видать — землей учен. С людьми обходчив, от слова зажигается. При нем и в хате светлее!
Заезжает и заходит к матери много разных людей — и свои по-соседски, и порой брянские, особенно когда возвращаются с подледных рыбалок. В доме тепло, светло, зимой же темнеет рано, спешить некуда — можно погреться да чайку попить. Мать по именам плохо помнит, но тех, кто чем-нибудь понравился, никогда не забывает. Говорит:
— Голова моя на имена-отчества не ухватиста, а душа хороших людей отмечает, потому их хоть по обличью, хоть и по голосу всегда узнаю. Как порог переступит, так человек и сказывается… Если сычом смотрит или сразу про дела разговор начинает, мне это не в интерес. А кто для себя и для других хороший, тот пошутит сперва, на веселость выведет…
Подумав:
— Когда по зиме в гости идут, сперва на крыльце веником валенки обметают. И тут в похожесть: чужой душе предъявляешься — со своей снег обмети…
Завела кота. За всякую шкоду отчитывала и отхлестать грозила, но кормила сытно — кот обленился, ожирел, стал в еде привередлив. Даст ему хлеб, вымоченный в мясной подливке, он лениво понюхает, воротит нос. Мать ему:
— Ишь какой, лучше барина хочешь жить!
После паузы, поразмыслив:
— Нашел кому завистником быть! Ну, ел он, барин, сколько душа брала, ну и что? У нас вон тоже в холодильнике запас, не оголодаем. Так барин вечером при керосиновой лампе сидел, на столе видно, в углах потемки, а ты на телевизор глаза пялишь, будто понимаешь чего, при электричестве молоко лакаешь. Вот и посоображал бы от безделья…
Приехал с отцом внук. Его за обедом уговаривают поесть как следует, грозят, что иначе на речку не пустят, а он ложку ко рту тянет, будто в ней пуд веса, отнекивается. Мать, поглядев на эти церемонии, говорит:
— И чего вы к нему пристали? Силой отнять можно, а дать нельзя.
После обеда, когда внук ушел на улицу, добавила:
— Я вот своих есть не понуждала… К чему бы это? Голодный рот хлеб найдет! Я им с утра задачу задавала, на прополку гряд или еще чего, а сделал — откатывайся на свою погулянку хоть на речку, хоть куда. И ничего, росли, жилистые да едучие. Это нынче про воспитание по радио и телевидению столько говорят, что залезешь в тот бор и не вылезешь. У нас так было — трудиться научил, всему научил, потому человек работу делает, а работа человека. Нынче вы образованные, может, все по-другому, да наш засев колосом приспел, а на ваш еще поглядеть надо…
В сентябре, когда поля уже золотятся, а озера синеют и обдают свежестью, были мы у матери с Михаилом Алексеевым. Я вскоре и уехал, дела понуждали, а он остался работать над романом «Вишневый омут». Покойно тут, тихо, натура — вот она, сама в окно лезет. На ту пору пришелся день поминовения родителей — есть такой праздник, когда ходят на погост с узелками, в которых и четвертинка, и легкая закусь, чтобы, разостлав скатерку, посидеть у родных могилок, повспоминать родных и соседей, которых уже нет, былую жизнь, в обыденности затянутую туманами, а тут как бы высветляемую на предосеннем холодке и прозрачности. Мать пригласила и Алексеева в компанию женщин, старых и помоложе, но все безмужних. Отбыли положенную обрядность на погосте, потом зашли поблизости к товарке, в ее дому еще испили какого-то винца, восласть побалакали, даже затевали песни с приплясом, больше в шутку — не те уже голоса, в ногах резвости нет, притомлены. Позже Михаил Алексеев написал и опубликовал рассказ «Как я был на поминках».