— Ну-ну? — поторапливали Астаха. — И что он, батюшка-то?
Астах вздыхал:
— Отнекался… С прицелом, говорит, мы оплошали, тут чего уж, только денег для восплаты у церквы нету, хоть сам у старосты спроси. А Семена Кваскова и с неба лучше не замать, своего не выпустит, от чужого отполовинит!.. Вот и не заходит теперь ко мне батюшка, оплошку свою вспомянет — совесть глаза застит и ноги вяжет.
— Гляди, услышит твои россказни Квасков — прищемит.
— Ему тоже говорил. Зубы скалит: «Моей вины нет, за чужое не ответчик. Так что на моей холке покататься не ладнайся, свою случаем не подставь»… Вот оно как по правде-то. У нас же кто-никто при гусином соображении, одно и знают — «Га-га!» да «Га-га!»…
По той поре, когда комсомольская организация при станции начинала антирелигиозную пропаганду, кто-то сказал Астаху на базаре — а базар тоже при станции, недалеко от комсомольского клубика, — что человек произошел от обезьяны. Астах тогда смолчал, очень уж удивительно было, а потом рассказывал мужикам на горушке около парома:
— Малый тот шустряк, по глазам видать — книголюбый, дак тут еще в своей голове варить надобно. Оно, понятно, все на перемену пошло, может, скоро на облаках рожь сеять будем, только, если в уши чего насыпают, провей сперва… Ну, пять ден по селу клыпал, приглядывался — сбрехал тот босота, хоть малых взять, хоть старых, нет у нас никого от обезьяньей природы. От людской все. А потом прояснело в голове — это ж он про валуйских!
Валуи — глухая деревня в Заречье, верстах в трех, там пески да леса. И народ волосом темный, нравом боязливый, наши над валуйскими всегда посмеивались — и что лапти они плетут навыворот, от носка к пятке, и что, ножниц не имея, бороды раз в году лучинками подпаливают, оттого волосней зарастают до ушей.
— Это чего ж про валуйских? — совали Астаху спрос для подгона мысли. — Тоже и у них руки-ноги имеются.
— Так по обличью они хоть бы малость и с нами схожи, а балакают как? Мы говорим — царь, а они — «чярь», мы говорим — чай, а они «цай». Что ни возьми, все скособочат. После этого и примерь — отчего так? Оттого… Опять же богу всей деревней жалобу писали.
— Какую такую жалобу?
— На барина своего. Не так чтоб и давно было, у всех на памяти… Он, барин, так их обмежевал, что куда скотина ни пойди, все на его земле оказывается. Ну, ее тут же заарестовывают, а чтоб назад получить, выкуп гони. Совсем некуда деваться. Посоветовались они с одним человеком из волости, — может, дескать, «чярю» жалобу подать? «Это можно, — сказал тот человек, — да вдруг царь обидится, казаков пришлет? Всыпят плетками, чтобы попусту не беспокоили. Вы для верности прямо богу пишите, только с попом присоветуйтесь…» У них, у валуйских, своей церкви нету, в Сосновку на дрогах заскрипели. Говорят попу — так и так, вот у нас какое дело. А попу как тут выворачиваться? Покумекал да и говорит — вы, говорит, пишите, бог милостив, только писанину вашу сами на колокольню и отнесите, там к небу поближе… Наняли они писаря при базаре, настрочил он им жалобу аж на трояк с четвертаком, тем же вечером ее на колокольню и вознесли. Год ждут, два — нету никакого знаку. Они опять к попу, — дескать, когда же решение выйдет? А он им: «Я, миряне, сам под богом хожу, негоже мне от него ответа востребовать. Опять же дел у него много, миром правит, звездами, луной тоже. Ваши-то Валуи, если оттуда глядеть, меньше макового зерна. Ждите, стало быть, добывайте в поте лица, грешите поменьше — авось и выйдет чего». Вот и ждали. По-обезьяньи и выходило, без понимания. Хорошо, революция помещика сковырнула да земля им отошла, а то сколько бы еще маялись.
— А ты, Астах, обезьяну видел?
— Видел.
— Где?
— В овине придремал — там и явилась.
— Какая же с облика-то?
— Долго рассказывать, а мне домой пора. Сам нагляди…
Рассказал кто-то из шерстобитов Астаху сказку про три желания. Шерстобиты люди вольные, ходят в предзимье из деревни в деревню, из хаты в хату, много о чем наслышаны. Астах же через некоторое время все на Ваську Круглова перевел, благо тот по добродушности своей на задирки не серчал.
— Вот приходит мужичок тот, который все сполнять умеет, к Ваське, говорит, значится, ему: «Загадывай ты, Василий, три раза про что хочешь, все как есть по загаду сделается». Думал Васька, думал, аж скотине корма задать позабыл, да и ляпнул: «Хочу четверть водки и пуд сала!» — «Ладно, — сказал мужичок, — представлю в натуральном виде. А по второму разу чего?» — «По второму разу, — говорит Васька, — еще четверть водки-то да пуд сала. Гулять буду!» — «Эк тебя на одно все тянет, — удивился мужичок. — Тогда давай сразу и по третьему разу. Может, царем хочешь быть? Своего-то вы скинули, да я тебя в другом царстве-государстве устрою, это мне раз плюнуть!» Опять поскреб Васька в затылке, все же на троне посидеть ему завлекательно, однако под конец засумлевался: «Не-е, говорит, в цари мне неохота. Да и скинут опять же, на лестнице приступки боками считать доведется, ну ее к черту! И в чужие края подаваться боязно, дома и солома едома, а там неизвестно. Я лучше тут хрестьянствовать буду, вон и земля от помещиков нам отошла. Так что давай ты мне и по третьему разу четверть водки да пуд сала. Вот еще хлеба печеного подбавил бы, а то на своем до новины эвон как далеко тянуть…» Ну, видит мужичок, что на охламона попал, не стал дальше и связываться, шиш под нос Ваське сунул да за дверь. Как не было.