Понимая шутку, Сережка смеется, но и уточняет:
— А чего им надо говорить?
— Кричи: «Свои мы!.. Свои мы!»
Это немедленно и выполняется с таким усердием, что хоть уши затыкай. Чибисы же, видя, что мы уходим, отстают. И снова легкий ветерок гонит волны разнотравья, и за оставшимися позади озерками возникают новые, и лозняки, покачиваясь, кажут серебряную изнанку листьев. Наконец мы выходим на излучину реки, где песок и мелководье.
Тишина, синь и зелень, бегущая вода в отблесках света, огромное небо с одиноким белобашенным облаком у горизонта, черная скобка коршуна над головой, который делает неспешные круги. Ощущение простора, покоя, миролюбия, полноты бытия. Раздевшись, забредаю далеко в реку по мелководью, зову Сережку, но он долго жмется, отнекивается, а когда решается, осторожно заходит в воду по колени, ложится на живот и молотит ногами, похохатывая и повизгивая от удовольствия. Дальше мне его заманить не удается. И я еще раз не без грусти думаю, что вот читал же Сережка и про зверей и птиц, и про реки и луга, и рисовал их, как мог, а столкнулся вживе — и в душонке его сумбур, в голове все кувырком. Мультфильмы, особенно с условными изображениями, пластмассовые кошечки и плюшевые мишки черт знает какой раскраски, даже красной и синей, — нищая почва для развития воображения. Добрые крокодилы и львы, коты, призывающие мышей жить в дружбе, — этакий мир наизнанку. Жаждущий знать все, доверчивый, впитывает его ребенок, верит, а потом оказывается, что все это неправда, обманывали его дяди и тети, надо начинать все сначала. Но что было бы с Антеем, если бы у него в детстве атрофировалась пятка, посредством которой он черпал силы от земли? Вспоминаю народные сказки и рассказы классиков для детей — фантазии и там полно, однако природа верна своей натуре, и персонажи, люди и звери, при своих характерах.
— Ой-ей! — кричит Сережка. — Тут рыба!
— Где?
— Вот тут… Видишь, животом след провертела?
Подхожу, смотрю вместе с ним через тонкий слой воды, — в самом деле, на песке плавно изгибающаяся бороздка. Говорю:
— Сейчас мы ее достанем.
— Так она тебя и дожидается! — не верит Сережка.
— А и дожидается…
Прослеживаю за бороздкой, в двух шагах нахожу ракушку, достаю. Сережка разочарован. Я советую:
— Не носись тут по мелководью сломя голову да не прыгай, наступишь на ракушку, ногу располосуешь. Заходи в воду спокойно и плыви.
Но он вообще вылезает из воды:
— Я лучше буду в песке ямку копать…
Возвращаемся мы перед закатом солнца. Небо выцвело, побледнело, свет набирает желтизны, от кустов, от ракит удлиняются тени. Сережка устал, плетется позади. Компот свой он давно выпил, его мучает жажда, но из озера пить боится: «Там вон сколько козявок плавает!» По зеркальной поверхности в самом деле снуют водомерки. Я говорю ему, что они безвредны, в крайнем случае можно пить через подол рубашки или майки, вода-то чистейшая, да еще фильтр получится, но он трусит. Когда же мы на выгоне проходим мимо стада коров, он снова жмется ко мне. Стишки о том, что «нам парного молока принесет корова», вылетели у него из головы, на него сейчас производят впечатление только большие изогнутые рога, вздымающиеся рыжие и черно-белые бока и шумно раздувающиеся ноздри.
— Ты что, коров боишься? — спрашиваю.
— А как рогами наподдадут? — отвечает он вопросом.
— Коровы мирные, на людей не бросаются.
— Да-а, мирные… По телевидению льва показывали, он зайцев спасал, а в зоопарке шли мимо львиной клетки, мама все приказывала: «Не подходи близко, не подходи близко».
— Коровы не львы, понимать должен. Не маленький уже!
Я давно заметил — скажи мальчишке, что он уже большой, и в нем просыпается гордость, и, если даже сердчишко продолжает трепыхаться от боязни, старается принять независимый вид. Сережка тоже отлипает от меня, помахивая рукой, начинает насвистывать, впрочем довольно нервозно. Когда, поднимаясь в гору, проходим мимо стада гусей, которые под водительством крупного серого гусака тяжело плетутся домой, он делает вид, что не обращает никакого внимания на их шипение и гагаканье.
Вечером на чердаке он засыпает мгновенно, едва дотянувшись головой до подушки. Ни одного вопроса, хотя и сено потрескивает, и шуршит что-то, и мышья возня в углах такая же, что и вчера. Уходился, наволновался.
Утром просыпаюсь — Сережки рядом нет. Сам и по лестнице безбоязно ссыпался. Приехал его троюродный брат Коля, сверстник и тоже городской житель. И я слышу возбужденный голос Сережки:
— …они ругаются, потому что их нельзя беспокоить, у них дитенки… Ну, маленькие чибисятки… А еще они все время спрашивают: «Чьи вы? Чьи вы?» Аж в ушах трещит. А чтобы отстали, им надо говорить: «Свои мы! Свои мы!»…