— Это сын, родился через четыре с половиной месяца после похоронки. Отца только на фотографии видел. Сюда ходит — как на его могилку. Не думайте, я ему правду рассказала, ребенка обманывать нехорошо, но у него свое понятие, он верит, что вот это лицо его отца, мальчикам соседним так и рассказывает.
Коротко вздохнула, прижмурилась и опять ясно поглядела в глаза:
— Покажется вам — навыдумывала… А мне легче так-то, и у сына пустоты на душе меньше, и… Не знаю уж, как выразить, роднее мы, что ли, понимаем друг друга без слов…
В следующий раз она уже сама поздоровалась со мной, потом, посреди разговора, попросила об одолжении — как думаешь, о каком?
— Знаете, сын меня про бои расспрашивает, наверное, хочет представить, как погиб отец. Может, расскажете — как бывает? Не про подвиги — про обыкновенный бой, как самолеты бомбят, как пушки стреляют, как в наступление идут… И по возможности чтобы местность схожая, там Дунай, к примеру, горы… Читать-то я читала, однако подумала — от живого человека живого больше представится… Если не трудно, я ведь по себе понимаю — от воспоминаний тоже больно может быть…
Я, ты знаешь, в Румынии и Венгрии воевал, а за Балатон не прошел, только с берега посмотрел — бомбовой волной из полка в госпиталь выкатило, там только и очухался. Рассказал я ей, что нужно, щадяще…
Я в женщинах не очень разбираюсь, по молодости плотненьких хохотушек любил, они понятнее, а в руки к худющей чернушке попал, правда, потом выровнялась. Так все же и со стороны наблюдал многих, и разговаривал, а эта какая-то непохожая среди всех, размягчаешься с ней, душу расстегиваешь — на, бери чего надо… Через год, все в том же сквере, сама навела на предмет, о котором подумывал, но спросить не решался:
— Удивляетесь, почему не видели меня ни с кем, кроме сына? — спросила.
— Задавался вопросом, не таю.
— Не замужем… Понимаете, сразу после войны сердце сильно жгло, ни о ком подумать не могла. Потом и не складывалось, кто на войну женатым ушел, в семью вернулись, отнимать у кого… противно, как подумать, и толку еще может не получиться, и у сына как сложится. А для неженатых я стара, молоденьких невест не пересчитать. И опять-таки сын, из молодых и отцами путными не все становятся, тут же труднее… Только не подумайте, чтоб монахиней жила, бывали увлечения, встречались и очень хорошие люди. Но не сложилось… Зачем говорю? Чтобы, когда обо мне подумаете, всякой ненужной наволочи не было…
Такой разговор — взяла и выложила. Наверное, одиноко ей было все же, не всякому откроешься, иные водятся, что свои делишки хоть в химчистку сдавай, в чужие же тычут. Тут же еще что? Инвалид войны, сам лиха хватил, поймет…
Лет пять этак-то ее встречал, когда и разговаривали. Она сама техником на заводе работала, училась заочно. Сын подрос, вытянулся. И вдруг они исчезли — ни ее, ни его. Я уж и беспокоился — померла, может? Не дай бог, так жалко! Видел дом, куда она однажды входила, пошел разведывать во дворе, узнал — уехала и сына из школы забрала. А я все думаю и думаю — ни к чему бы, но оно само собой. С другим человеком и дружбу водил, а уехал он куда — и ладно, и ничего. Она же из памяти не идет. И обликом рисуется — лицо вроде простенькое, но красоты особой, глаза спокойные, понимающие, тепло от них идет. Прикидывал, — может, замуж вышла, и хорошо, отболит совсем горе, счастье доброму человеку составит, семью сложит…
Скажешь — ну, было, прошло, к чему теперь о том? А вот и есть к чему. Недели две назад встретил ее в сквере. Не так мне легко туда ходить, редко теперь бываю, а тут как в бок кто — сходи, сходи. Пришел и вижу — сидит на скамейке с лейтенантом. Волосы у него темно-русые, глаза голубые, не узнал бы. А у нее седина по вискам, настоящая зима еще впереди, а зазимком тронуло. И большой букет цветов, раньше таких не приносила, около памятника. Меня узнала, улыбнулась — в уголке рта морщинка появилась, время прорезало, только лицо от нее вроде милее стало. Спросил, понятно — что долго не было?
— Мы в Одессу к родителям мужа переехали. Они одинокие, очень хотели, чтобы внук был с ними. Все звали, звали. И решилась — ладно, может, всем хоть немного лучше будет. Теперь-то сын видите какой, отца перерос, на Урал назначение получил, я проводить решила. Тут проездом, даже вещи в камере хранения. Город-то переменился, прибрался, деревья вон как выросли. Вы-то как?
Мне что говорить — все меньше нас, ветеранов, скоро будет — по пальцам счесть. Время быстро прибирает. Она, я тебе скажу, все понимает, прижалобилась для утешения:
— Я уже и сама под горку иду, за вами следом. К ним теперь все переходит, — кивнула на сына, — и дела, и память, все!