Мы с Алексеем были одногодками, пошло по семнадцатому, и каждая клетка тела просила, неугомонно требовала движения, не утомляясь им, а удовольствуясь, набирая силы. И где-то в глубине души, не вполне осознанная, туманная, приятно дурманящая, поднималась жажда любви, девичьей ласки. Так что и не гостеванье виделось нам, не блины и пироги, а гулянки.
— Девки наши складные, — говорил Алексей. — На песни заливистые, пляшут до угара. Гармоней две на одну улицу — сыпь, Семеновна, всю ночь от солнца до солнца! Обутка бы только крепкой была. Жаль — ты на пляску не мастак.
Я и правда не умел танцевать, к тому еще был неловок, застенчив, оставаться наедине с девчонкой боялся. В отличие от Алексея — он был чуть повыше ростом, пофорсистее, боек, разговорчив, порой задирист.
— Да ничего, — утешал он меня вслед за тем. — На бревнах да на крылечках посидеть, подразниться, потискаться. Коленки у них, у девок, гладкие, горячие.
— Сам пробовал?
— Ага. В заварушке. У Полинки Сосновской. Визжит и дерется, но потом не злобится. Вроде ничего не было. Значит, самой по душе, так выходит?
— Не знаю.
— Ничего, навыкай и ты. Смехоту рассказывай, красу нахваливай — они любят!
— А если Пушкина или Есенина читать? Как думаешь?
Сказал я это потому, что поэзией у нас увлекались в школе многие, иные сами пробовали писать, даже рукописный журнал издавали. И у девчат, учившихся с нами, пишущие и чтецы выделялись в особость.
— Не знаю, — сказал Алексей. — Неграмотные они, наши девки. У нас и школы не было, когда подрастали, сам в другом селе учился. Вот если б песни пел — было б дело, певунов все любят.
Но ни песен, ни стихов, ни умения танцевать не понадобилось. Гулянка для нас получилась кислая, а о том, чтобы «хватать за коленки», и помышлять было нечего. Даже Алексей, поскольку ушел учиться «в отлет на сторону», выглядел тут как бы чужаком, а обо мне и говорить нечего, вовсе с боку припека. Хлопцы нашего возраста и постарше, в сатиновых рубахах с витыми поясками, в брюках из «чертовой кожи» и смазных сапогах, подкалывали нас грубоватыми шуточками и держали под присмотром. Мол, веселиться — это можно, это мы дозволяем, а девок наших не трожь. Рослый парень, с ячменным чубом и грудью колесом, процедил сквозь толстые губы Полинке Сосновской: «Лапаться с ними, а замуж за нас? Гляди, вековухой исделаем!» Полинка тряхнула светлыми косами, задиристо вскинула красивую голову, но ответила боязливо: «Так мы и ничего».
И получилось, что поглядывали девки на нас с интересом, зазывно, а держались сторожко. Попробуешь с какой поговорить — хихикнет, отвернется, зашепчет что-то на ухо подружке. Когда же Алексей попытался втиснуться в их рядок на бревне, русоволосый парень в кепке с блестящим козырьком, тренькавший на балалайке, взял его за плечо:
— Отзынь.
— Да ты что, своего не узнаешь? — удивился Алексей.
— Чего не признать? Признаю. А отсель отваливай, себе тут место держу.
Кончилось тем, что Алексей отозвал меня в сторону, сказал раздраженно:
— Пойдем, черт с ними. Девок припугнули, задираются. Вахлаки чертовы! Навернем мы с тобой по горлачу молока да на сеновал. Наше впереди!
Впереди-то впереди, но и на сеновале он еще долго ворочался и чертыхался. Не укладывалось в нем, что вот и свой, а отчуждают, отодвигают локтем.
Утром Наталья Ивановна кормила нас яичницей на сале, мягко, понимающе посмеивалась:
— В чужом-то куту хлопотно и коту… Сказывали мне, как на гулянье у вас вышло. Да вы на ребят наших не злобьтесь, они при своем порядке, вы при своем. С кем живешь, с тем и песню поешь… На речку, в луга сходили бы — благодать какая! В затоне, поди, и скупнуться можно, ден уж десять вон как греет…
После окончания школы я много лет не видел Алексея — жизнь пошла быстрая, хлопотная, развела по разным дорогам. Встретились незадолго до войны случайно, на каком-то совещании. Он поплотнел фигурой, выглядел степеннее, был женат. Сначала мы, как всегда в таких случаях, обрадовались, за обедом в ресторане много вспоминали о школе, о том давнем гостеванье у него в деревне. Потом оказалось, что, помимо того, общих интересов мало, разговор стал выдыхаться. Дружба настоящая, когда душа глядится в душу, — это как поле, которое надо обрабатывать совместно и постоянно. А прошли годы в разлуке, при разных профессиях — и заросли натоптанные когда-то тропки.
Снова и буквально на несколько минут, по совершенно непредставимой случайности, какие кажутся невозможными, но тем не менее бывают, я увидел его в сорок третьем году на Северском Донце под Лисичанском. День, сухой и ясный, шел к половине, но над всем и всюду висела неопределенного цвета пелена из пыли и дыма, воздух рычал самолетными моторами, в отдаленье за рекой громыхало. Переправа — понтонный мост — выглядела страшновато: наши войска с плацдарма перешли в наступление, в прорыв срочно выдвигались механизированные части, и, когда танк шел по этому наспех наведенному мосту, понтоны на середине почти уходили под воду, концы настила у въезда и выезда задирались кверху, становились дыбом. Казалось, еще секунда, и все сооружение вместе с тяжелой машиной пойдет на дно.