– Слева по борту тральщик! – прозвучала команда матроса, стоящего с биноклем у окна.
– Вижу. Это «сотка» Каргина, – почти беззаботно прокомментировал человек в бушлате, сидевший на высокой тумбе рядом с рулевым. Он был без курительной трубки и потому казался Витьке мало похожим на настоящего капитана.
– Прямо по курсу самолеты!
Это уже был тревожный крик рулевого. Едва глянув в бинокль, человек в бушлате скомандовал:
– Боевая тревога! Воздух! «Юнкерсы»!
Громко забил колокол. Один из находившихся здесь людей кинулся к двери, у которой, крепко держась за нее, стояли Витька и Валерка.
– Вы что здесь делаете? А ну, марш вниз, в трюм!
Он опередил их и, закинув ноги на перила, мигом скатился по узкой лестнице. В тот момент, когда ребята начали спускаться, раздалась пулеметная дробь и вдоль борта на мокрой палубе мелькнула череда фонтанчиков от пуль. Над пароходиком, едва не задевая мачту, промчался фашистский самолет, и вслед за этим раздался сильный взрыв от разорвавшейся бомбы.
Пароход не только поднялся из воды, но, казалось, сдвинулся назад, отчего на палубе попадали даже матросы. Огромная стена воды обрушилась на пассажиров, заглушая крики и стоны. Разделившись на два потока, волна промчалась вдоль бортов и выплеснулась за кормой, увлекая за собой ящики, бочки, судовой инвентарь и несколько пассажиров.
Два судовых пулемета и зенитная пушка, словно соревнуясь между собой, неистово, почти не умолкая, били то короткими, то длинными очередями. Трудно было понять, сколько вражеских самолетов совершают налет на кораблик-поплавок, прыгающий среди волн. Огромные фонтаны воды поднимались со всех сторон – то далеко, то настолько близко, что пароходик, словно футбольный мяч, подлетал вверх и плюхался с такой силой, что, казалось, из образовавшейся пропасти ему уже не выбраться на поверхность. Между разрывами бомб иногда по палубе прокатывалась дробь пуль, но она не производила такого страшного впечатления, как водяные «смерчи».
Витька с Валеркой не помнили, как оказались под железной лестницей, по которой только что спустились. Прижавшись друг к другу, они крепко держались за ее металлические прутья. В какой-то момент Витька поднял голову и увидел, что они находятся перед дверью. Он нажал на ручку и, едва она приоткрылась, толкнул друга в темный проем, устремившись следом за ним.
От страха ни тот, ни другой не ощутили боли, скатываясь по лестнице в какую-то кромешную тьму. Только спустя минуту они стали различать огромный механизм машины, работающей в напряженном режиме, запах горелого масла, угля и свирепое шипение пара. В тусклом свете керосиновой лампы помещение напоминало цех Кировского завода, куда они забегали к Валеркиному отцу до того, как он ушел на фронт. Двое голых по пояс людей с лоснящейся от пота кожей ловко перемещались между механизмами, словно им были неведомы качка и напор волн, создаваемые разрывами бомб. Здесь, казалось, ничто не напоминало о том, что происходит снаружи. Но это только казалось. В монотонное пыхтение машины внезапно ворвался треск разрываемого металла. Машинное отделение резко накренилось влево, и широкая, прозрачная, как стекло, струя воды перегородила проход между бортом и машиной. На дне стала быстро прибывать вода.
Ребята ринулись наверх, услышав, как один из матросов прокричал:
– Командир! В машинном пробоина под ватерлинией! Пришли людей завести пластырь!
Это была последняя бомба в налете, но последствия взрыва ее были ужасные. Вперемешку с мокрыми вещами, одеждой, бочками и ящиками лежали люди. Трудно было определить, кто из них ранен, кто мертвый: все шевелились под влиянием качки. Во многих местах стояли лужи крови, разбавленные водой. Небольшая команда матросов спешно убирала последствия налета.
«Внимание! – раздалась команда по радио. – Лиц медицинского персонала прошу подняться на палубу для оказания помощи пострадавшим!»
Подходили к берегу. Здесь волн таких не было. Матросы спешили навести порядок. Никто из них не возразил, когда им стали помогать пассажиры. В меру сил старались и Витька с Валеркой. Растаскивая разбросанные по палубе вещи, Витька искоса посмотрел на правый борт, где рядком укладывали погибших. Трупы уже не вызывали панического страха, как это было до войны, когда в пионерском лагере ребята рассказывали о них страшные истории перед сном. Привыкнув к трупам за время страшной блокадной зимы, Виктор был уверен, что их здесь, на пароходике, надо укладывать именно рядком. Детдомовских среди погибших не было, все чужие. Но один труп он узнал. Это была женщина в старомодном пальто, все родные и близкие которой похоронены в Ленинграде. Возле нее стояла бабуля из Ижоры и громко причитала: