Ни он, ни она ни разу так и не заговорили о любви. Оба чего-то боялись. Наверное, боялись самих себя.
Поднялись с рассветом.
– Жди меня, Джон,– на прощанье сказала Уна. – Постараюсь вернуться в конце сентября. Если не смогу, будем общаться по телеграфу. До самой весны…
Потом заплакала.
– Не хочу ехать. Не могу оставаться… Ничего не знаю. Ничего не хочу.
Кудашев проводил Уну домой. С парадного крыльца она обернулась, послала Кудашеву воздушный поцелуй.
Кудашев ответил тем же.
Уна сбежала с крыльца, подбежала к нему и, обняв своего Джонни, прижалась к нему всем телом. Кудашев поцеловал её в губы раз, другой… И вдруг, что-то в нем сломалось. В глазах потемнело. Долгий поцелуй горячей медовой волной наполнил всё его тело. Уна бессильно уронила свои руки. Ещё немного, и она потеряла бы сознание…
Их обоих привели в чувство чужие бесцеремонные руки. Вышедшие на улицу домоправительница миссис Браун и служанка мисс Ева с трудом пытались разжать объятия доктора Джона, в которых млела их дорогая молодая хозяйка. Тормошили Уну.
– Сэр Джон! Прекратите, отпустите леди Кунигунду! Леди Уна, хватит, остановитесь, ваша матушка спускается. Автомобили уже поданы, а вы не одеты для дороги!!!
Кудашев с трудом вернулся из райского состояния блаженства в бренный земной мир. Выпустил из рук Уну, которую женщины тут же увели в дом. Покачнувшись, чуть было не упал сам. Кто-то поддержал его за локоть. Это был Уильям.
Кудашев молча смотрел на молодого Баррата. Пытался понять, где он сам, и что он здесь делает.
– Не расстраивайтесь, Джон, – сказал Уильям. – Она вернётся. Никуда не денется! Мы будем ждать её вместе!
Кудашев помотал головой, словно прогонял наваждение. Окончательно пришёл в себя. Поздоровался с Уильямом.
– Мы берём обе машины, – предупредил Баррат. – За рулём одной я сам. Вторую ведёт наш техник мистер Стивенс. Под багаж и свинцовый гроб с телом папы Генеральное консульство выделило наш отечественный грузовой автомобиль «Кроссли» – «Crossley». Спокойно тянет более полутора тонн. Лишь бы выдержал дорогу. Едем в порт Бендер-Аббас через Шираз! К ночи, если ничего непредвиденного не случится, будем в порту. На борт поднимемся сразу, но теплоход уйдёт в море только семнадцатого в полдень. Так что завтра ближе к ночи я вернусь.
– На всё воля Всевышнего! – сказал Кудашев на фарси.
– На всё воля Всевышнего! – согласился Баррат на английском. Драгоман, Уильям владел фарси лучше Кудашева.
Кудашев протянул Уильяму ключи от своего «Роллса». Грум-сипай Музаффар подвёл к Кудашеву взнузданного и осёдланного гнедого английского жеребца, на котором верхом обычно прогуливалась Уна.
Баррат сел за руль. Кудашев поднялся в седло, собрался уезжать, не хотел долгого прощания с Уной. Вдруг повернулся и спросил Уильяма:
– Скажите, появлялся ли в вашем доме фон Пенк со своими соболезнованиями?
– Да, появлялся. Ни с кем не встречался. Далее прихожей не пошёл. Оставил миртовый венок с черной шёлковой лентой и расписался в траурном альбоме.
Кудашев покачал головой. Молча повернул коня и галопом взял с места. Его путь лежал в лагерь 23-го Пенджабского пехотного полка. Его ждали кавалеристы-скауты.
Кудашев в новом качестве и с новыми возможностями продолжал свою партию в Большой Игре. Но и Большая Игра, казалось, сама вела свою собственную игру!
***
На плацу в назначенный час протектора военно-санитарной службы члена секретного подразделения «IsMB» Джона Котович ждал майор Джеймс Фитц-Гилбер, командир Исфаханского экспедиционного батальона Корпуса разведчиков и восемнадцать спешившихся сипаев – кавалеристов-скаутов, держащих в поводу своих коней. Кудашев, бессознательно спешился так, как его учил отец: сидя в седле, поднял правую ногу почти вертикально, перекинул её налево через голову своего жеребца и сошёл с коня. Тут же понял, в Англии такой приём экзотичен.
– Браво, профессор! – майор Фитц-Гилбер похлопал стеком о голенище своего сапога. – У вас посадка и приёмы верховой езды настоящего скифа. Вы, сэр, этому в канадском университете выучились?
– Не только, ещё – читать и писать!