Что оставалось Кудашеву? Он ответил:
– Йес…
Уна спустилась во двор.
– Прогуляемся, Вольфганг? Рассказывайте.
Не позволила взять себя под руку. Пошли по дорожке, выложенной каменной плиткой, вокруг дома. Не позволила свернуть в сад.
– Здесь не выкошена трава. Боюсь змей. Никак не добьюсь красоты классического английского газона!
В три минуты немец не уложился. Его инглиш был тяжёл, как поступь гренадерского полка вермахта, фразеология сложна, как двигатель Дизеля. Через три минуты Уна устала его слушать.
– Господи, Вольфганг! Мы до вечера не управимся. Говорите, в конце концов, с чем пришли. Достаточно соболезнований. Я видела ваш миртовый венок, читала запись в траурном альбоме. Хотите меня снова заставить плакать? Вы за этим ко мне пришли?!
Фон Пенк остановился. Вервые этот большой сильный человек с профилем рыцаря героя нордического эпоса выглядел жалким и маленьким.
– Я всё скажу. Простите маленькую хитрость, в три минуты не уложусь. Выслушайте меня, пожалуйста!
– Да.
Фон Пенк вздохнул. Он был похож на человека, готового броситься в холодные тяжёлые волны северного моря. Начал говорить:
– Начну с главного. Не убивайте и не прогоняйте меня после моей первой фразы. Дальше для меня будет проще!
– Я слушаю вас, Вольфганг! Признавайтесь. Жизнь гарантирую!
– Леди Кунигунда Баррат! Я люблю вас! Это чувство – основа всех иных взаимоотношений, которые могут сложиться между нами в дальнейшем!
Увы, Кунигунда не та женщина, что была бы способна долгими вечерами сидеть над «Страданиями юного Вертера» со слезами на глазах. Этот труд Уна прочла на языке Гёте ещё в свои собственные семнадцать лет. Не без колкости спросила:
– А как же ваша гроссфрау Марта фон Пенк? Вы согласовали с ней это признание? Или успели в Персии сменить вероисповедание на то, которое позволит вам иметь четыре жены? Я не стану вашей любовницей. На этом предлагаю закрыть тему беседы!
Этот удар фон Пенк выдержал не напрягаясь. В бою он чувствовал себя легко, как альбатрос в штормовом небе. Кунигунда без труда вывела его из розового тумана. Сантименты закончились. Пошла деловая проза. Здесь он был в своей стихии.
– Одно ваше слово «да», леди Кунигунда, и фрау Марта получит развод. Ради вас я изменю не только строку в паспорте. Вероисповедание, равно как и участие в какой либо человеческой общности – ничто для меня не будет иметь значения. Сегодня я – самодостаточный человек. Мы сможем жить без забот в любой стране мира, наслаждаться тем, что нам сможет дать за наши деньги человеческая цивилизация либо госпожа природа. Мы можем заниматься творчеством, благотворительностью, писать книги, статьи, просто ходить под парусом между островами в вечно лазурном море, охотиться… У нас будут именные ложи в самых знаменитых операх мира! Я сватаюсь к вам!
Фон Пенк вынул из жилетного кармана коробочку зелёного сафьяна с выпуклой, как у старинного сундучка, крышкой. Нажал кнопочку. Крышка откинулась под музыку «Ах, мой милый Августин!». В коробочке сверкало бриллиантом платиновое кольцо.
– Шесть карат, амстердамская огранка Иосифа Асскермана, леди Кунигунда. Не волнуйтесь, не краденый. Я – акционер «Де Бирс»!
Леди Кунигунда поняла, что стоит в преддверии очень серьёзного испытания. Куда делся румянец с её щёк! Она не протянула руки за подарком.
Разговор, с таким трудом начатый фон Пенком, был прерван на самой серьёзной ноте.
– Мэм сахиб! Простите, мэм сахиб! – к Кунигунде бежал, размахивая листом бумаги, её грум Музаффар. – Вам срочная телеграмма из Англии, мэм сахиб!
Кунигунда распечатала телеграмму, прочла её и, не в силах стоять на собственных ногах, схватилась за столбик веранды. Фон Пенк поддержал её за локоть.
Кунигунда вырвала руку и решительно направилась к крыльцу веранды, где, неподвижен, как столб, стоял, облокотясь о перила, Кудашев. Она протянула телеграмму Кудашеву. Читала её второй раз вместе с ним, и не понимала её смысла:
– «… НАШ ДОМ ПЕТЛАНДЕ И ЗЕМЕЛЬНЫЙ НАДЕЛ ПРИ НЕМ АРЕСТОВАНЫ СУДЕБНЫМИ ПРИСТАВАМИ ЗПТ ВЫСТАВЛЕНЫ НА ТОРГИ КРЕДИТОРОМ ПЕТЛАНД БЭНК ТЧК СУММА ИСКА ДЕВЯТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ШЕСТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ФУНТОВ СТЕРЛИНГОВ ТЧК ПАПУ ПОХОРОНИЛИ ОБЩЕМ КЛАДБИЩЕ ТЧК МАМА ТЧК».
– Этого не может быть! – прошептала Кунигунда. – Мама не могла влезть в такие долги! А папа не имел никаких прав закладывать дом, дом – фамильная собственность мамы!