Тихо, не спеша подошёл к крыльцу фон Пенк. Достал портсигар, закурил. Сделал несколько затяжек. Обратился к Уне:
– Простите, леди Баррат, я догадываюсь о содержании телеграммы, что так вас расстроила. Прошу, не волнуйтесь. Эти сведения несколько устарели. Я уже выкупил у банка задолженность покойного сэра Баррата. Барристер, нанятый мною, улаживает дела в Эдинбурге. Леди Мария Эллен Баррат сегодня будет ночевать в собственном доме.
Фон Пенк повернулся лицом к Кудашеву:
– Простите меня, сэр, что не сразу обратился к вам. У меня большое горе и неотложное дело!
С этими словами фон Пенк протянул Кудашеву стеклянную рюмку, заклеенную по верхнему краю бумагой. В рюмке что-то чернело. Кудашев вынул из кармана лупу.
– Это клещ. Самка. Брюшко раздувшееся, напившееся крови… Где вы её раздобыли, герр оберст? Это что, подарок в мой «зоопарк»?
– Это не подарок, – уважаемый доктор Котович. – Мне сегодня не до шуток. Наш старый немецкий врач Краузе обнаружил эту тварь в паху моего сына. Сумел извлечь клеща живым без повреждения, обработав кровопийцу миндальным маслом. Мальчик без видимых причин потерял сознание. Впал в кому. Я не могу сказать, где и когда он подцепил это чудовище. Прошу вашего согласия поехать со мной в мой дом. Наш врач не в силах назначить какое бы то ни было лечение!
Кудашеву не потребовалось много времени на принятие решения. Посмотрел на Уну.
– Прогулка отменяется, леди Уна. Я еду к фон Пенку. Возвращайтесь домой. Ещё созвонимся, увидимся!
– Нет, – решительно сказала Уна. Не обращая внимания на фон Пенка, добавила: – С сегодняшнего дня я всегда и во всём с тобой вместе!
Кудашев вызвал Гагринского, передал ему склянку с клещём. Вывел к воротам «Роллс-Ройс». Кунигунда поручила своего жеребца заботам Джамшид-баба. Села рядом с Кудашевым. Грум Музаффар не оставил свою госпожу, поехал следом. Впереди пылил «Мерседес-Бенц».
Фон Пенк был мрачен.
На глазах Кунигунды снова стояли слёзы.
Сердце Александра Георгиевича в кровь драли большие чёрные кошки.
Не было доброго настроения и у Музаффара, верного сипай-грума Кунигунды. Он не заблуждался, предполагая, что сытая жизнь его семьи без госпожи закончится очень быстро.
С этим грузом мыслей и ехали. И неизвестно, чей груз был тяжелее.
Чтобы попасть в немецкий посёлок, Исфахан нужно было пересечь с юга на север. Нормальной езды на второй скорости не более двадцати, двадцати пяти минут. Однако, попали в «пробку». Не в автомобильную, конечно. Исфахан – не Нью-Йорк. В менее опасную, но в более неприятную. Козьи стада с севера на юг, овечьи – в обратном направлении. Пыль, запах, шерсть, крики пастухов! Двадцать минут испытания. Однако, эта «пробка» дала возможность Кунигунде и Александру Георгиевичу переговорить без помех.
У хорошего журналиста, как у лингвиста, профессиональная память. Уна Скотт была хорошим журналистом. Журналистом «Таймс», а не какой-нибудь газетки в четверть листа типа «Челси Ньюс». Она пересказала предложение, сделанное ей фон Пенком, слово в слово.
С минуту оба молчали.
– Почему молчишь, Джон? Не веришь мне? – спросила Уна. – Мне не нужен ни сам Вольфганг, ни его бриллиант в шесть карат, ни его золотые горы, ни его имя!
– Молчу, не значит – не думаю! – ответил Кудашев. – Трудно поверить, но я предполагал многое из того, что Пенк подтвердил собственными словами. Виноват, сам себе не верил, сомневался в правильности собственных умозаключений. Давай так, сейчас смотрим, что случилось с этим несчастным мальчиком. Думаю, много времени это не займёт. Ничего по нашим делам не говорим, ничего не обсуждаем, в дискусии не вступаем, по всем поступающим предложениям берём на ответ тайм-аут! Тебя прошу особо: никаких активных действий. Постарайся успокоиться. Уверяю тебя, мы не тратили время даром, расследование продвинулось вперёд весьма успешно. На Пенка собран интересный материал, который может разрушить все его козни! Я располагаю необходимыми связями с весьма влиятельными персонами. Сегодня же по телеграфу обращаюсь к ним за помощью! Помни, ни одного слова, ни одного действия без моего ведома. Дело не в одном убийстве полковника Баррата, дело в серьезном межгосударственном противостоянии. В этой предвоенной драме цена живым отдельным людям, как цена фигуркам, вырезанным из бумаги. Будешь меня слушаться?!