Кудашев и за тридцать шагов слышит шелест льняной ткани кителя своего противника, поднимающего на него руку. Слышит щелчок курка, поставленного на боевой взвод, скрип пружины и звук движущегося спускового крючка…
И за тридцать шагов Кудашев видит как девятимиллиметровое чёрное ствольное дуло, направленное в его сторону описывает дугу, избирает точку, в которую должна быть всажена свинцовая пуля в медной оболочке, способная не только разорвать человеческую плоть, но пробить и стальной рыцарский панцырь. Видит, как прицел на ствольной коробке пистолета совмещается с мушкой на стволе. За прицелом – чёрная маленькая точка – сжатый усилием воли зрачок прищурившегося глаза, обрамлённый почти белой от ненависти радужной оболочкой.
Одно мгновение глаз Пенка на одной прицельной линии с глазом Кудашева. Затем дуло опускается вниз, избирая своей целью сердце…
Кудашев свободен и от злобы, и от негодования. Способен оценить Пенка как стрелка. Хорошо целится. Рука крепка, глаз не подводит. Ствол не дрожит…
Вот, наконец-то: звук сорвавшегося со взвода курка, удар курка по ударнику, стук ударника по капсюлю патрона…
Кудашев, словно по команде «налево!» поворачивается торсом.
Его бок обжигает, словно каплей расплавленной стали!
И только потом из ствола Маузера вырывается огненная вспышка. Выстрел сделан.
Есть право на ответный и у Кудашева. Он медлит. В долю секунды в него идет вторая пуля. Кудашев падает на пожухлую траву альпийского ковра. Перекатывается. Двумя руками сжимает револьвер. Ловит прицел. Если бы нажал на курок, Пенк словил бы пулю в живот. Не стал стрелять. Поднялся, броском ушёл за камень. Снова Пенк на прицеле. Не стал стрелять. В голове звучит одна фраза: «На мне отмщение. Аз воздам!». Третья пуля ударила в камень. Сплющеная от удара в лепёшку, ушла рикошетом в сторону с диким звуком.
Вваууу!
Четвёртый выстрел прозвучал со стороны гребня ближайшего отрога. По звуку – винтовка Маузера. Кудашев мгновенно сменил укрытие. Услышал дикий рёв Клауса Пенка. Увидел: Пенк лежит на боку, держась двумя руками за раненую ногу.
Понял: за гребнем отрога снайпер или двое.
Второго выстрела не последовало. Добивать Пенка стрелки не стали. Возможно, уже покинули позицию.
Кудашев в третий раз перебежкой укрылся за камнем. На этот раз поближе к Пенку. Услышал из-за гребня отрога скулёж двух подравшихся шакалов. Встал во весь рост. Ответил горловым привизгом обиженного шакалёнка. Погрозил кулаком в сторону снайперов. В сердцах был готов сплюнуть. Надо же, чёрт принёс в недобрый час верных Митьков!
Пошёл, не скрываясь, к Пенку. Его маузер лежал рядом. Клаус Пенк двумя руками зажимал сквозную рану икроножной мышцы.
Кудашев задал вопрос:
– Кость цела, Клаус?
Пенк кивнул головой.
– Снимай кобуру. – приказал Кудашев. – У неё ремень тонкий, пойдёт на жгут.
Кудашев перетянул Пенку ногу выше раны, ниже колена, наложил на рану тугую льняную повязку из подкладки немецкого кителя. Клаус Пенк прекратил стонать, но продолжал в полголоса браниться «на языке Гёте и Шиллера», как однажды сумел выразиться сам. Посетовал:
– Жаль, нет с собой шнапса!
– Ничего, не на пикник ездили. Как мы дальше будем? Вы, оберст, сделали по мне три выстрела. Одним из них здорово удалили по рёбрам, содрали с бока кожу. Не беспокойтесь, на мне всё, как на собаке заживает. Уже сухая корочка. Рубаха прилипла. Вы должны мне два выстрела. Первый выстрел ушёл на фору, если помните.
Пенк побоялся смотреть Кудашеву в глаза. Сказал:
– Надеюсь, ваш «Веблей» заряжен, Александер? Если нет, берите мой «Маузер», рассчитайтесь со мной по-полной. Сознаюсь, я заслужил.
– С меня достаточно этих слов, Клаус. Я не палач. Бог нам всем судья. Сейчас я подсажу вас на коня, поезжайте, не торопясь, домой.
– Кто стрелял? – спросил Пенк.
– Маузер, – ответил Кудашев.
– Я слышал, – сказал Пенк.
– Мало ли здесь алчных и трусливых людей, – ответил Кудашев. – Кочевники. Положили глаз на наших коней. Я объеду гору, посмотрю, что за люди помешали нашему свиданию!
Уже на коне, готовый тронуться в обратный путь, Клаус Пенк повернулся к Кудашеву. Смотрел ему в глаза взглядом больного, смертельно уставшего человека. Сказал просто, без каких бы то ни было фальшивых нот раскаяния, без надрыва, без пафоса: