Восемнадцатый был, может, уже той самой последней ступенькой на круто восходящей траектории авиационного прогресса, с которой человек, летчик видел землю еще в масштабе один к одному, воспринимая ее живой, не закодированной в показания электронных приборов.
Гордеев относился к Восемнадцатому с молчаливой мужской привязанностью — так солдат смотрит на однополчанина, с которым прошел всю долгую дорогу боев и пережил столько, что теперь уже и не разделить, которая судьба у них чья — она становится общей.
Оба они, Восемнадцатый и Гордеев, знали каждый свою молодость, зрелость и золотую пору расцвета; оба жили не для себя — для продолжения каждый своего рода — и уже флагманом Аэрофлота властвовал над высотами и расстояниями сын Восемнадцатого, гигант Шестьдесят второй, и ИЛ-76, внук Восемнадцатого, уже учился ходить. На тех же «шестьдесят вторых» уже летали командирами молодые, воспитанные летчиками гордеевского поколения. Среди них были и те, кого учил когда-то летать он сам. Сходство судеб роднило их окончательно: и Восемнадцатый, и Гордеев были теперь каждый на своей финишной прямой…
ИЛ стоял добродушный, грузный, такой неуклюжий с виду и неловкий здесь, на земле, и, теплый от солнца, дремал. Гордеев обошел его, медленно и придирчиво оглядывая и проверяя плоскости, стабилизатор и фюзеляж, винты двигателей и моторные гондолы. Проверил, открыв поочередно, отсеки высотного и аккумуляторного оборудования и то, как законтрили горловины топливных баков заправщики. Попинал, по привычке, ставшей с годами автоматической, резину «дутиков» и только тогда поднялся по трапу наверх.
В пассажирских салонах еще гуляли гулкие сквозняки, бортпроводницы готовились к встрече очередной партии временных жильцов самолета; оправляли шторки иллюминаторов, чехлы на креслах, ковровые дорожки в проходах салонов, проверяли работу электрооборудования на кухне. К этой самой «кухне» Гордеев упорно не хотел привыкать и в разговорах предпочитал не называть кухню никак. Над этим Дедовым пунктиком не раз потешался механик…
Дед поздоровался с девчатами, поинтересовался настроением и самочувствием, пожалев снова о том, что никого из них как следует не знает: бригады менялись в каждом рейсе. Про себя он считал такую практику не совсем верной: в воздухе, как нигде, важна такая вещь, как психологическая совместимость всех, кто выполняет полет, а пилоты, случается, не успевают даже толком узнать имена тех, от кого полностью зависит благополучие на борту и в значительной степени рабочее настроение экипажа. Впрочем, одну из нынешних девчонок он все же узнал — Русанову. Она была членом комитета комсомола, а ему, члену отрядного партбюро, пришлось как-то быть на отчете комитета. Русанова запомнилась своей прямотой. Он кивнул ей, как старой знакомой, подумав в эту минуту почему-то о дочери.
Подошла машина с грузом и багажом. Глухо звякнули, раскрывшись, двери грузовых люков.
Дежурная по сопровождению уже выводила на перрон пассажиров.
В пилотской кабине экипаж доложил ему о готовности.
Гордеев глазами указал Мараховскому на левое, командирское кресло.
* * *— Вниманию экипажа!
Обычная, положенная но инструкции, командирская информация, вводная на полет — справка о маршруте, метеообстановке, разрешенных высотах и скоростях, об основных и запасных аэродромах по трассе. Каждый и так все это знал, но необходима была такая информация для самоконтроля, чтобы человек собрался и, еще раз представив себе объем предстоящей работы, приготовился ее проделать. Обычная командирская информация, привычная, как «здрасте» на автобусной остановке, по каждый раз неуловимо меняет она людей. С нее начинается счет как бы уже совсем иному времени, и люди с этой минуты становятся другими. Они еще на земле, но ей уже как бы не принадлежат…
Сегодня Дед отдал Мараховскому всю полноту командирской власти и слушал его так, как если бы сам был пилотом, готовый, впрочем, если потребуется, помочь. Однако Мараховский вступил в свои новые права легко и естественно, даже голос у него был прежним, неторопливым и чуть глуховатым, и лицо его продолжало хранить выражение добродушного будничного спокойствия, но безошибочно угадал Гордеев за всем этим тщательно скрытое волнение — волнение праздничное.