На борту тишина, вызовы не горят — можно с собой побыть. Людка, конечно, достанет из сумки учебник. В школе была уверена, что ее призвание химия, в химический поступила, да проучилась два года, вроде меня, и бросила. Для химика, говорит, характера не хватало. Теперь, говорит, разобралась с собой — в этом году поступает в МАИ.
Кладет учебник, о чем-то задумывается. Может, уже видит себя на «своем» факультете? У нее такое сейчас лицо, какое бывает у победителей. Да она и есть победитель. Потому что знает, чего хочет. Я ее понимаю.
Людка счастливая, я это вижу по ее лицу. И тоненько-тоненько начинает что-то звенеть и во мне — воспоминание какое-то или желание, даже не знаю, как это точнее назвать, и что это на самом деле, не знаю, Может быть, даже голос судьбы, если у нее есть голос, от которого так странно сжимается сердце.
Вот как это началось — весной. С кем-то я крепко в тот день повздорила. Настроение было — горше горького, домой шла — дороги не выбирала. Близко от дома у нас тут школа стоит. Возле нее я и очнулась. Стою у ограды, смотрю, как малышата наперегонки друг за другом носятся по талому снегу — переменка была. И как будто подтолкнули меня: давнюю свою педагогическую практику вспомнила, «своих» малышат… Решила: нет, забуду, что уж теперь, не нужно мне это. А через несколько дней ноги сами опять к этой школе принесли. Опять стою и смотрю. С того дня каждый раз так: куда ни иду, а все равно поближе к школе сворачиваю. Вот ведь и прихожу туда ни за чем, только бы у ограды постоять, и что оттуда с собой уношу — не знаю, но тянет меня туда и тянет. Как будто зовет кто. Может, и вправду это судьба? Ведь не может же быть все просто так, после стольких-то лет, после того, как все позабыть так старалась?..
Знаешь, я наверное, вернусь. И начну все сначала. С самого начала, с первых лекций, с первой практики — ты понимаешь меня? Вот я сижу сейчас один на один с тетрадкой и с тобой и представляю, как мы вернемся из рейса и я опять пойду домой так, чтобы пройти мимо школы, и мне уже от одной этой мысли делается тепло. Там сейчас нет никого, двери на замке, и у меня такое состояние, как будто мне чего-то здорово не хватает.
Людка счастливая, она уже видит себя, наверное, в своем самом далеком будущем. Были не была, давай и я попробую себе представить свое. Неважно, что моя учительская биография начнется, скажем, не в двадцать два, а в двадцать восемь…
Они меня однажды обязательно спросят: какими нам быть, что любить, что ненавидеть? Теперь я, кажется, по-настоящему знаю, что им ответить».
У них был час свободного времени, а может, и больше — это зависело от того, как быстро здесь организуют дозаправку, оформят пассажиров и погрузят багаж. Они спустились по трапу, и бортмеханик отправился потолковать по делам к своим технарям, Мараховский ушел к перевозчикам, штурман с радистом — в метеослужбу. Гордеев медлил у самолета.
В прошлый прилет над Амдермой стояло незаходящее солнце полярного дня, чистое в чистом небе. Было тепло, безветренно, и льдины, прибитые весенним течением к галечным отмелям у берега, горели под солнцем, как драгоценные камни. Море лениво раскачивало перед глазами холодную чистую синеву. Теперь стояла низкая набухшая облачность, крепкими порывами задувал ветер, льдины лежали в мутной воде прибоя угрюмые, как моржи. Над аэродромом висела зыбкая марля дождя.
Пришел радист, остановился рядом, долго прикуривал, повернувшись к ветру спиной и сложив ладони ковшиком. Потом сказал — так, больше для себя: видно, об одном этом думал сейчас:
— Скоро в отпуск пойдем… Доведу я в конце концов до ума своего «Москвича». Усажу в него семейство, и покатим мы не спеша. А то уж она помаленьку забывается, земля. Все сверху да сверху на псе смотришь… Пробуешь ее себе представить, а перед глазами крупномасштабная карта. Город какой-нибудь при мне назовут, а я механически радиопозывной вспоминаю.
Помолчал, глядя в пространство перед собой.
— А завтрашние летчики, новые люди на новых машинах, при завтрашних-то скоростях и высотах, совсем, глядишь, от земли отвыкнут. На «сто сорок четвертом» до Хабаровска — три часа! Забудут, как она и выглядит, и как пахнет. Может такое случиться, а, командир? А если такое случится — тогда что? Тогда они могут запросто из летчиков роботами стать, я так думаю.
Радист посмотрел на командира, к Гордеев поднял на Юдаева удивленные глаза.