Саша еще раз вздохнул, подкинул цветы на ладони, и они рассыпались, упали.
Немного погодя стали взбираться на кручу. Сапоги заскользили на мокрой листве, под ней лежал слой льда.
Вскоре очутились на верху широкого хребта, покрытого дубовым лесом. Пошли вдоль него. С обеих сторон лежали долины, забитые черным лесом и скальными выступами. Но видимость была плохой, пришлось подняться выше.
Тут сделалось холодней, свободней дул морозный ветерок, настывший над верховыми снегами. Саша надел перчатки, запахнул расстегнутую куртку, глубже натянул меховую ушанку. Вот тебе и цикламены...
Он шел пока без плаща, с большим рюкзаком, где лежал и плащ, и клочок брезента вместо палатки. На поясе у него висел отцовский косырь в кожаных ножнах, поперек груди - карабин, на который он, тоже по-отцовски, клал руки, походка была неторопливой, как у всех, кто усвоил горскую манеру ходить.
Архыз выступал чуть сзади.
Как хотелось ему побегать, поискать какой-нибудь забавы среди неисследованных скал, поваленных стволов, подтаявших наносов снега! Но еще в начале пути, сделав две-три осторожных попытки вырваться, Архыз понял, что его желание неисполнимо, и смирился. Вскоре путь им преградила скалистая высотка с редким пихтарником, и Саша обрадованно полез на нее.
С бокового уступа просматривались обе долины.
- Пришли, Архыз, - сказал Саша.
Каменная стенка с неглубокой нишей послужила им защитой от верхового ветра. Две крестовины впереди образовали опору для полотнища, ветки пихтарника устлали пол - и вышло приличное временное стойбище.
- Теперь - тишина, Архыз, если ты хочешь, чтобы я тебя и дальше брал с собой. Ложись и замри.
Он потрепал собаку по ушам, Архыз лег, и Саша тоже лег, поднял бинокль, осмотрел обе долины, но скоро понял, что еще рано. Достал из рюкзака "Одиссею капитана Блада" и притих над книгой.
И все-таки не Саша со своей оптикой, а дремуче-первобытный Архыз первым заметил движение в нижних лесах. Не увидел - скорее почувствовал, наставил уши и сделал носом настораживающее "фух!".
- Ты что? - оглянулся Саша.
Архыз не сводил внимательных глаз с левой долины. Саша поднес бинокль и, не отрываясь от него, погладил Архыза.
- Молодец. Пять за чутье. Теперь тихо...
Среди черных дубов мелькали светлые тени. Шли оленьи стада.
2
Их движение нельзя определить как переход в чистом смысле этого слова.
Олени просто паслись, хотя, в общем-то, потихоньку уходили с нижних, небезопасных долин в верхние, где было тише и глуше.
Отощавшие, с белесо-желтой, клочками свалявшейся шерстью, с темными от налипшей грязи ногами, они выглядели довольно жалко.
Стадо, которое оказалось в поле зрения лесника, состояло из ланок, подростков и ланчуков прошлого года. Ни одного рогастого самца.
Вела стадо не одна оленуха, а две. Они шли чуть впереди остальных, метров на пятьдесят друг от друга, часто оглядываясь, вытягивали тощие шеи и как будто давали советы или произносили что-то учительски строгое. Но когда достигали хорошо обтаявшего выгрева, то все - и вожаки и маленькие, - как по команде, нагибались и быстро-быстро стригли старый вейник и редкую пока зелень, кое-где показавшуюся среди глухой травы.
Молоднячок вел себя степенно, никто не выбегал далеко, не баловался. Видно, животные порядком изголодались и ни о чем другом не помышляли, как только о пище.
Олени кружили на одном месте часа три и за это время продвинулись выше едва ли на полкилометра. Саша успел не один раз пересчитать их, записал количество ланок и даже на глаз попытался определить, сколько из них стельных.
Пока он наблюдал за одним стадом, Архыз уже нацелился подвижными ушами на долину справа. Саша перевел туда бинокль.
По ближней щеке хребта метрах в восьмистах паслось большое стадо рогачей, а чуть ниже и дальше застыло, вслушиваясь в какие-то беспокоящие звуки, еще одно стадо ланок с молодняком, похожее на первое.
Саша начал подсчитывать оленей, опасаясь, как бы они не ушли. Семь больших и значительно более опрятных, даже ладных самцов находилось ближе всего. Серо-бурая шерсть их выглядела тоже не очень чистой, но тела рогачей казались округленней, более сытыми; голову они держали высоко и гордо, по горлу и груди у них свисала зимняя бахрома, а переступали самцы так грациозно и важно, словно все время ощущали на себе чей-то оценивающий взгляд и не хотели ударить в грязь лицом. Они и паслись с таким видом, будто делали одолжение лесу и старой траве.
Вместе со взрослыми красавцами ходили одиннадцать более молодых самцов.
Стало смеркаться. Самцы вроде бы подумывали заночевать тут же, где паслись, потому что долго кружили среди вереска, топтались на месте, но вдруг прислушались и не торопясь, с достоинством ушли.
А на их место осторожно начало подниматься второе стадо из ланок и молоди, которые до этого шли ниже, почти у самого ручья. Видно, тут было больше травы и съедобного мха, чем внизу.
От передних оленух до Саши оставалось едва ли больше шестисот метров, когда произошло событие, совсем уж не ожидаемое и на первый взгляд просто необъяснимое.
Спокойно лежавший Архыз вильнул пушистым хвостом, резво поднялся, и не успел Саша открыть рта, как выпрыгнул из потайки на открытое место. В его порыве не ощущалось ничего агрессивного, напротив, морда и выражение темно-карих глаз источали непритворное изумление и дружелюбие.
Но олени...
Что для их зоркого глаза, а тем более чуткого, трепещущего носа какие-то там шестьсот метров! Как вздрогнули они, как напружинились их ноги! Четверть секунды, одно мгновение - и все стадо, сделав решительное "налево кругом!", уже мчалось прочь от богатой травяной поляны, где надумано было пастись. Еще бы: в поле зрения волк!
- Архыз! - крикнул Саша с угрожающим оттенком в голосе.
Тот лишь ушами повел и чуть-чуть махнул хвостом, словно сказал: "Не надо, хозяин, все будет в порядке". А сам игриво скакнул вперед, волоча за собой поводок. Скакнул, поднял морду, внюхиваясь, и издал какую-то визгливо-радостную ноту, прозвучавшую в тихо стынувшем вечернем воздухе, как дружеское "эй!..".
Белые салфеточки на оленьих задах мелькнули в последний раз за черным ольховником и скрылись.