Но рюкзака нет.
Козинский нагнулся, потом опустился на колени, изучая землю. Неясные следы на мелкобитой щебенке. Свежий пролом через кусты: вот здесь вор вышел, рюкзак он тянул волоком. И наконец, четкий след на глине, след, очень похожий на босую ногу человека.
Медвежий след!
Обозленный как сто чертей, браконьер пошел по этому следу через лес и шел бы, наверное, до самого вечера, но вор ушел в такие джунгли, куда только ползком лезть.
Козинский обошел переплетенные лианой джунгли, кружил по лесу добрых два часа; след потерял окончательно и тогда, с сердцем выругавшись, пошел назад, решая по пути, что делать: идти ли теперь к Саховке за пополнением или оставаться на подножном корму.
Странный медведь! Как он не испугался человека? Еще не было случая в горах, чтобы медведь обокрал охотника. Ладно там туриста или лесоруба. Это случалось. Но человека с ружьем!
Браконьер еще раз вспомнил об оленях.
Вот когда пригодилось бы мясо!
4
Лобику в этот день не везло, он бродил по лесу голодный, а тут еще дождь. Пока раздумывал, куда податься, дождь усилился, небо стало греметь. Медвежонок нашел сухую яму, свернулся в ней и уснул.
Ночью встал было, но лес показался слишком неуютным, холодным, и Лобик, тяжело вздохнув, опять завалился спать, а на заре, когда пустой желудок требовательно напомнил о себе, вскочил, встряхнулся, сбивая налипшую глину, и начал с того, что деловито обследовал на берегу реки все валежины, выбирая из-под них личинки и червей. Маловато, но что поделаешь. Попался на глаза дикий лук. Он поел и его.
Целый день Лобик грустно бродил с горы на гору, раскапывая корешки и старые чинарики. Самый трудный месяц года. Вот начнется лето, тогда хоть черешня поспеет, а там малина, дикие груши. Пока же вроде великого поста.
Козинского он почуял издали, хотел уйти от греха, но сквозь запах чужого человека с ружьем прорвался вкусный дым костра. Не просто костра, а огня, на котором готовят очень лакомые вещи. Как уйдешь от такого соблазна?
Лобик лежал под кустами и вдыхал ароматы, от которых сводило живот. Костер погас, запахи сделались слабыми, но медведь не уходил. Под скалой послышался шорох, сквозь шиповник продрался человек и начал карабкаться на скалу. Но вкусным пахло не от него, а снизу и ближе.
На скале затихло. Козинский лежал и рассматривал в бинокль долину.
Лобик сперва несмело, потом живей, где трусцой, где на животе подвинулся ближе к логову, ползком пролез под кустами и очутился прямо перед входом в каменное гнездо. Тут все успело пропахнуть человеком, дымом и ружьем. Сквозь эти запахи настойчиво давал себя знать и тот, который, собственно, и манил медведя.
Запах шел от зеленого, туго набитого и застегнутого мешка. Уходя, Козинский все оставлял в таком виде, чтобы можно было собраться за минуту. Только бритва, мыло и полотенце оставались на камнях, да зачехленный отдельно спальный мешок.
В рюкзаке лежал кусок вяленого мяса, хлеб и другие приятные вещи. Лобик тронул мешок лапой, перевалил с места на место, а затем, уцепив передними лапами брезент, поднялся и понес добычу перед собой. Напрямик проломился сквозь шиповник, очень удачно зацепил когтистой лапой за брезентовые лямки и поволок мешок по земле.
По лесу снова шел на задних лапах, падал, волочил мешок, но все это проделывал прытко, подгоняемый возможностью погони и голодом.
Он прошел под густой зарослью ежевики, вылез на камни, пересек щебенистую осыпь и, поднявшись на высотку, нетерпеливо скребнул лапой по рюкзаку.
Тугой материал не разорвался. Серчая, Лобик хватнул за ремни зубами, и мешок расползся по швам; на камни вывалилось содержимое, что-то звякнуло, покатилось, но голодному Лобику до этого не было дела; он впился в хлеб и, захлебываясь вкусной мякотью, в одну минуту проглотил его. Потом настал черед мяса.
Одолев его, он ощутил приятную усталость и сонливость - верные признаки насыщения. Нехотя стал разбирать остальное. Обнюхал, развернул и легко вытряс аккуратно отглаженное белье. Материя почему-то раздражала Лобика; он не без удовольствия превратил белье в лоскуточки. Раскатились по траве крепко закатанные стеклянные банки. Медведь повертел одну, покатал, но оставил в покое.
Внимание его привлекла металлическая фляга с навинченной пробкой. Он поднял ее, уронил, попробовал на зуб и отбросил. Внутри забулькало, и Лобик снова потянулся к игрушке. Но тут низовой ветер принес запах человека, и Лобик почел за лучшее удалиться.
Козинский прошел в каких-нибудь двухстах метрах от остатков своего добра, но взял правее, в то время как Лобик, покачиваясь от сытости, уже осиливал вторую высоту, где и залег между камнями.
Спал он крепко и долго, проснулся под утро от невероятной жажды и еще по темноте помчался вниз, но не к воде, а к месту пиршества.
На высотке безмолвно и тихо кружились друг возле друга лисица и шакал. Они прибежали сюда одновременно и теперь дрались, хотя еще не знали из-за чего.
Заметив Лобика, шакал поджал хвост и убежал. Только заплакал на прощание из кустов. Лисица же, настроенная по-боевому, нашла в себе мужество оскалить зубы, но медведь не удостоил ее даже взглядом.
Он обнюхал банки, тронул лапой флягу. Внутри опять забулькало. Звук воды! А ему так хотелось пить!
Долго вертел он флягу в лапах, бросал, пробовал на зуб, снова бросал, топал по ней. Фляга измялась, потеряла форму, но по-прежнему призывно булькала. И тут медведю повезло. Зубами он ухватил пробку, она отскочила, из горлышка потекло. И пока он разобрал, как горька эта вода, большой глоток покатился в желудок.
Испугавшись, Лобик отбросил фляжку. А во рту у него все горело, огненная жидкость разлилась внутри. Медведь не мог закрыть пасть, ошалело вертел головой, рычал и в великой горести своей так поддал лапой почти пустую флягу, что она отлетела шагов за десять.
Огонь внутри стал тише, пламень в пасти утихал. Но теперь Лобик почувствовал какое-то неистовство. Он поднялся на дыбы и пошел по камням, спотыкаясь и пошатываясь. Лобик ломал кусты, хватал пастью стволы деревьев, хрипло ревел, лесные жители терялись в догадках, чей это голос раздается ранним утром в березовом мелколесье.