Мы стояли в белых халатах у входа, со страстным желанием все записать в блокноты и все сфотографировать, как вдруг раздался вежливый голос служителя:
— Фотоаппараты оставьте, пожалуйста, в гардеробе. «Помилуй бог, какие производственные тайны могут быть в столь древнем производстве?» — подумали мы про себя, а вслух сказали:
— Мы журналисты и с удовольствием сделали бы для прессы…
— Именно поэтому, сеньоры, весьма сожалею.
Все стало ясно во время осмотра. Право, нам не удалось обнаружить никаких производственных секретов. Но не станем забегать вперед.
Сразу же за воротами нас подняли на леса, под которыми расположились длинные ряды крытых загонов, соседствующих с погрузочными сходнями железнодорожной ветки. Здесь в течение одного-двух дней скот остается под присмотром ветеринаров, которые отбирают больных животных. Затем в загон вводят дрессированного быка, который уводит стадо коров прямо на убой. Дойдя до места, он делает поворот на сто восемьдесят градусов и отправляется за новой партией.
— То же самое проделывается и в пампе, — рассказывает проводник. — Подгоняется поезд с вагонами, соединенными между собой мостками. Через весь состав проходит бык, увлекая за собой скот. Быка выпускают из переднего вагона, а остальные едут сюда, к нам…
«Продажный прохвост, предатель, подлец», — обзываешь его про себя; злость берет при виде откормленного провокатора, который здесь же, под нами, невозмутимо продолжает жевать и за эту жвачку и гарантированную неприкосновенность ежедневно водит тысячи своих собратьев на казнь. «Но погоди, дойдет и до тебя очередь».
Ни пистолетов, ни электрического тока при убое нигде не применяется. Скот направляют по двум, узким коридорам: по одному — коров, по другому — быков. Коров оглушают палицей, для быков же, которых не так-то просто свалить, вынуждены употреблять «чусо» — штык длиной в полметра с закругленным концом.
Чтобы выполнить норму, старший забойщик 400 раз в день втыкает это «чусо» в хребет своих жертв. Тридцать два года занимается он этим ремеслом, отправляя на тот свет 120 тысяч животных ежегодно, что в сумме за три десятилетия составляет этакий пустячок — чуть больше 3 миллионов.
— За это вы наверняка попадете в ад, — невольно заметили мы при виде окровавленного чусо.
— Хе-хе-хе, — затряс он двойным подбородком, — этого мне только не хватало! На небо попаду, сеньоры, на небо. Не будь меня, Англия умерла бы с голоду.
Животное падает как подкошенное. Не верится, что грань между жизнью и смертью так ничтожна — через минуту дальше уже двинулась туша. Сквозь раздвижное дно убойной шахты окровавленная туша сваливается в огромный зал с укрепленными на потолке рельсами. Не успеваешь осмотреться, как она уже подвешена за задние ноги и сухо потрескивает оттого, что на ходу с нее сдирают шкуру. Потом взвизгивает электрическая пила, делающая из одной туши две. Тотчас же появляются «пожарные», которые со всех сторон окатывают водой кровоточащую груду мяса и передают ее в руки, всегда держащие наготове сухие тряпки. Теперь доходит очередь до людей в белом, стоящих возле круглых циферблатов весов. Следующие за ними в белом — ветеринары с ножичками в руках. Сделают «чик-чик» — и эти два надреза на окороке означают, что клеймить его уже не нужно. Это бракованный экземпляр, который не получит визы на выезд в Англию, а направится в «сальчичерию», то есть на колбасное производство для внутреннего рынка.
— Прошу прощения, я забыл вам сообшить, что одна из двух таких половин туши весит от ста тридцати пяти до ста восьмидесяти килограммов у коров и двести пятьдесят у быков. Электрические пилы у нас новинка. Полгода назад мы работали обычными ручными пилами…
Когда технологический процесс приближается к концу, минутный темп ускоряется до секундного. Добрых пятнадцать минут мы простояли с часами в руках, наблюдая, как мясники в преддверии сальчичерии с хирургической виртуозностью кроили туши, держа в руках вместо скальпелей быстрорежущие пилы. Пять с половиной секунд на каждую, и ни мгновенья больше. Мясо — в одну тележку, кости — в другую. Однако стоп! Почему не все? После разделки каждой туши одна ее ножка всегда исчезает в особом ящике.
— Это наш счетчик, — сообщает проводник для того, чтобы мы записали себе в блокноты. — По окончании смены кости пересчитываются, и сразу же становится ясно — каков за день заработок.
Консервное отделение. Мы ждали, что увидим машины, в которые с одного конца закладывается вареное мясо, луженая жесть и отпечатанные этикетки, а с другой — выходят уже готовые блестящие банки, которые сами укладываются прямо в ящик. А увидели — открытые котлы для варки мяса. Потом оно вручную разделывается, вручную же засыпается на транспортер, вдоль которого в ряд выстроились рабочие и работницы. Они отвешивают мясо на примитивных весах и прямо руками раскладывают его по банкам, старательно запихивая пальцем непокорный кусок, который не хочет влезать на место. Вручную же наклеивают этикетки на запаянные уже банки, вышедшие из стерилизационных барабанов, и укладывают их в ящики. Нигде не видно белых кафельных стен, сверкающих чистотой. Грубые бетонные полы, изношенное от времени дерево, забрызганные стены, машины, которые того и гляди развалятся. Так вот почему нам пришлось оставить фотоаппарат в гардеробе!