Злата всегда интересовалась историей деревни и историей каждой семьи в отдельности, и даже не потому, что писала об этой деревне. Просто она чувствовала, всегда чувствовала свою принадлежность к этому месту, к этому краю, к этим людям. Она не всех их знала, но ей казалось, уже того, что они родились, выросли здесь или приезжали сюда, было достаточно, чтобы она испытывала к ним особую теплоту.
Так же было и с теми, кто лежал здесь, на кладбище. За эти две недели, кажется, не было ни одной могилы, к которой бы они не подошли, у которой бы не остановились. Снег растаял даже в лесу его уже не было, и, переходя от одной ограды к другой, они видели: за зиму, не выдержан натиска природы, сгнил и упал еще один деревянный крест на безымянной могиле. Были здесь и такие. Сюда уже не один десяток лет никто не приезжал и не подходил. Холмики давно осели и заросли. И ни цветочка на них, ни ленточки… Были и другие, забытые не так давно. Железные кресты с облупившейся краской, серая, потрепанная ветрами и дождями ленточка, бурьян на могиле и местами поржавевшая ограда.
Все это не могло не волновать Злату Полянскую. Заброшенность и запустение этих могил были еще одной больной темой, мимо которой девушка не могла пройти. Она ничего не говорила Леше: он недавно похоронил мать, и Злате вовсе не хотелось расстраивать его еще и этим. Просто однажды она наклонилась, чтобы убрать с могилы большую ветку, а когда выпрямилась, встретилась взглядом с голубыми глазами Блотского. И Лешка все прочел по ее глазам. Ему ничего не надо было говорить и объяснять. Он слишком хорошо знал ее.
— К Радунице мы наведем здесь порядок, — просто сказал парень. — Съездим в город, купим краску и кисточки, снимем старую краску, сгребем листья… У тебя к Радунице нарциссы расцветут, да и в лесу к тому времени будет полно первоцветов.
Девушка лишь кивнула в ответ. Говорить она не могла, спазмы сдавили горло. Ну почему? Почему он такой добрый, такой хороший, а главное — почему он понимает ее с полуслова, с полувзгляда, в то время как другой мужчина, любимый мужчина, лишь улыбается, равнодушно пожимая плечами, и не понимает, не желает понимать?
Будучи довольно проницательной, Злата все же не желала видеть очевидного. Того, что даже Васька смог разглядеть. Лешка Блотский любил Злату, любил так, как немногим дано любить. Любил нежно, преданно, молча. Любил безответно и знал это. Бережно храня воспоминания о тех прикосновениях, поцелуях, объятиях, он знал, что ничего такого больше не повторится, но продолжал тянуться к ней, радуясь уже тому что она есть, она рядом и он может видеть ее глаза и улыбку слышать ее голос и смех. Только она дарила ему утешение, даже если просто молча сидела с ним рядом или осторожно пожимала пальцы, подавала руку. Она заполняла пустоту в его душе, и только благодаря ее присутствию парень смог смириться со смертью мамы.
Леша понимал, что не может здесь остаться надолго, ему нужно в Минск, но как уехать, как оторвать себя от нее, не знал. Блотский был уверен, что она даже не подозревает, как он цепляется за нее, в буквальном смысле цепляется, как утопающий за соломинку. Лешка хотел бы остаться здесь с ней навсегда, пусть даже до самой старости они вот так бы бродили по окрестностям, взявшись за руку, вели неспешные беседы или молчали, слушая гомон птиц. Блотский понимал: долго все это не сможет продолжаться. У него не хватит сил сдерживать собственные порывы, притворяться и подавлять желания и чувства. Да и Злата… Когда-нибудь она встретит кого-то, полюбит и уйдет… А он, Лешка почему-то был в этом абсолютно уверен, уже не сможет полюбить другую.
Неторопливо идя с ней вечером по деревне, он снова и снова возвращался мыслями к тому, что не давало покоя, и не знал, что делать и как быть. И наверное, как и всех влюбленных, его не оставляла надежда, что когда-нибудь все изменится Когда-нибудь она ответит ему взаимностью, и, как в сказке, они до конца жизни проживут в согласии и любви.