И сердце безошибочно подсказало Любе, что эти слова были адресованы ей одной. Обернувшись к подругам, она радостно сообщила:
— После соревнований вечером пойдём в Центральный парк. Сегодня там карнавал. И, говорят, очень красив главный фонтан! Я очень люблю по вечерам глядеть на фонтаны, — добавила она на всякий случай, — это моя страсть…
Серёженька
Я глядел на лектора, не веря своим глазам. Да-да, это был он, мой сверстник и одноклассник Саша Башлыков! Те же очки с толстыми стеклами, сквозь которые лучезарно сияли неправдоподобно увеличенные добрые серые глаза, та же знакомая улыбка.
Башлыков читал лекцию о воспитании детей.
— Дети — цветы жизни! Но цветы, как известно, требуют неусыпного ухода. Нельзя допускать никаких поблажек их капризам. Родитель, воспитатель, педагог должен быть человеком твёрдой воли, иначе из ребёнка вырастет деспот, угнетающий всю семью.
«Нет, чёрт возьми, — восхищённо думал я, — всё же молодчага Башлыков!»
С лекции мы возвращались вместе, обрадованные неожиданной встречей и счастливые от нахлынувших воспоминаний.
— Ей-богу, никогда бы не подумал. И как это тебя угораздило по детской линии пойти? — восторгался я, — Это ведь не так просто — понимать душу ребенка. Ты, небось, как букварь, её читаешь…
— Я её насквозь вижу, — польщённо отвечал Башлыков. — У меня, между прочим, тоже наследник растет. Серёжка. Пятый годок пошёл.
— Представляю. У такого отца сын, конечно, по всем научным рецептам воспитывается.
— Выдающийся ребёнок. Да ты сейчас сам его увидишь…
Мальчуган, до смешного похожий на Башлыкова, сидел на кроватке и, выпятив губы, капризно тянул: Не хочу-у… не хочу-у…
Перед ним с туфелькой в руке, с завязанной головой стояла на коленях жена Башлыкова и устало уговаривала:
— Серёженька — хороший мальчик, сейчас обует свои ножки…
Сережа показал ей кукиш.
— Ой, как нехорошо! — с притворной строгостью покачал головой Башлыков, — Вот он, мой орёл, знакомьтесь! Ты что же это, Серёжка, буянишь тут?
— Ну хочу-у… — упрямо тянул мальчик, отталкивая ногой туфельку.
— Лиза, зачем ты мучаешь ребёнка? — вмешался Башлыков. — Не хочет, и не нужно. Волю ребёнка не следует подавлять…
Жена с глубоким вздохом поднялась с колен:
— Твои принципы воспитания могут свести с ума!
Башлыков нежно поцеловал своё чадо в лоб, и глаза его засияли добрым, всепрощающим светом.
— Пусть босиком погуляет. Иди, Сереженька, погуляй!
— Не пойду-у… — возразил мальчик, исподлобья рассматривая незнакомого гостя.
— Ну, тогда будем обедать. Ты обедал, сынок? Кормила тебя мама?
— Не хочу обедать…
— Как, — ужаснулся Башлыков, — он не ел целый день?!
— А он ничего не ест. Одни конфеты требует…
— Бедный мой птенчик! Сейчас мы пообедаем…
— Не хочу-у… — захныкал Серёжа.
— И папа тоже будет с тобой обедать.
— А дядя? — спросил Серёжа, вдруг перестав плакать.
— И дядя! — обрадованно подтвердил отец.
Но за обедом Сережа опять стал капризничать:
— Не хочу-у суп…
— Серёженька, одну ложечку. Только одну! Хочешь я петушком запою? — И, вскочив со стула, Башлыков взмахнул локтями и голосисто прокукарекал: — Кукареку-у!..
Серёжа нехотя взял в руки ложку.
— Ну, ложечку, одну ложечку, ради твоего папы, мой мальчуганчик! — умолял Башлыков. — Хочешь, я собачку покажу? — предложил он и, самоотверженно опустившись на четвереньки, хрипло пролаял: — Ав-ав!.. Ав!
— А дядя почему не собака? — невозмутимо потребовал Серёжа.
Башлыков умоляюще посмотрел на меня своими добрыми круглыми глазами. Трудно было устоять перед этим просящим взглядом, и я согласился быть хозяином собаки.
— Ату, Трезор!
— Ав-ав, — пролаял Башлыков.
Серёжа удовлетворенно проглотил ложку супа.
— Ещё ложечку, мой мальчик!
— Покажи баранчика, тогда съем…
Башлыков заблеял, как старый больной баран. Но хитрый мальчишка за каждую ложку супа теперь требовал от него какого-нибудь нового представления. Мы кудахтали, мяукали, изображали коров, лошадок, пот лился с нас в три ручья, но Серёжина фантазия только начинала распаляться. Я уже и не рад был, что пошёл к Башлыкову в гости. А счастливый отец сиял.
— Это развивает творческие способности ребёнка. Чем больше он придумывает, тем ярче расцветает его воображение…
Мне было уже не до обеда.
— Хочу дожди-ик! — неумолимо потребовал Сережа.
И мы гурьбой прошли в ванную, где Сережа, сопя и отдуваясь, собственноручно открутил душ. Мы тупо смотрели на него, а Сережа без всякого интереса уныло глядел на дождик и, ковыряя пальцем в носу, выдумывал новую каверзу.
— Хочу телефончик. Телефончик хочу-у, — вдруг потребовал Сережа, — а то не буду кашку есть!..
— Придется опять бежать в автомат, — сокрушенно вздохнул Башлыков.
— Можно проводить тебя?
Мне хотелось хоть на минутку избавиться от Серёжиного общества. Мы рысью добежали до аптеки. У автоматной будки стояла очередь, но Башлыков привычно растолкал ожидающих:
— Пропустите, граждане… Срочно! Мне надо поговорить с ребенком… — И, набрав номер своего телефона, он прокуковал в трубку: — Сережа, ку-ку! Это я, папа… Ну, как, скушал суп?.. Что?.. Прокукарекать?
Башлыков прокукарекал. Потом пролаял. Затем проблеял… На лице его были написаны восторг и умиление.
— Две ложки каши скушал! — сообщил он радостно, выбегая из будки.
Поглядев вслед Башлыкову, стоявший у будки старичок в соломенной шляпе подсвистнул и выразительно покрутил пальцем у лба: «Видать, не все дома».
— Слушай, — предложил я Башлыкову, — а почему бы тебе не определить Серёжку в детский сад?
— Что ты, что ты, — замахал он обеими руками, словно открещиваясь от нечистой силы, — с ним и дома никакого сладу нет, а там тем более! У нас ни одна воспитательница больше трёх дней не выживает.
— А знаешь что, дружище, давай-ка заглянем на минутку в один дом. Здесь неподалеку. Я переговорю там с одной старушкой. Она вынянчила всю нашу семью. Правда, ни французского, ни немецкого она не знает, простая русская няня…
— Идём немедленно, — обрадовался Башлыков, но по дороге он раздумал. — Знаешь, сходи-ка за ней один, а я уж побегу домой, посмотрю, как там Серёжка. — И, виновато улыбнувшись, он бросился опрометью по тротуару, сбивая встречных прохожих.
Когда через час мы с няней подходили к знакомому парадному, из ворот дома выезжала машина. В ней, закутанный по самые уши, сидел Серёжа, а рядом с ним, держа в руках тарелку с кашей, примостился мокрый и усталый Башлыков. Он приветственно махнул нам ложкой.
— Мы скоро вернёмся…
Сережа надул отца и кашу не съел.
Покатавшись в машине, он уже требовал невозможного.
— Прыгни со шкафа, тогда съем.
Башлыков растерянно протирал очки.
— Сыночек, но я же туда не взберусь…
— Хочу на шка-аф-чик… — захныкал Серёженька, нетерпеливо топая ногами.
— А на подоконник можно? — примирительно спросил отец.
— Ладно, давай! — милостиво согласился Серёжа.
Подставив стул и хватаясь за стоявшие на окне цветы, Башлыков с трудом взобрался на подоконник.
— А дядя?
— Дудки, брат, с дяди довольно! — И я вышел на кухню, где няня раскладывала свои пожитки. Не успел я сказать и слова, как из столовой послышался страшный треск и грохот. Мы бросились с няней в комнату. Глазам нашим представилась печальная картина: среди разбитых черепков и рассыпанной земли с фикусом в руке на полу сидел Башлыков, растирая ушибленное колено, а ликующий Серёжка прыгал вокруг на одной ноге и повизгивал от удовольствия:
— А я не съел! А я не съел!
Няня взяла его за руку и потащила в соседнюю комнату. Серёжа было заартачился, удивлённо раскрыл рот, хотел зареветь, но, посмотрев на раскрытую нянину ладонь, приготовленную для шлепка, молча свернулся калачиком и тут же уснул здоровым, богатырским сном…