— Скоро встанут.
— Я ведь к тебе ненадолго заглянула — на базар мне надо.
— Вижу, что с корзинками. В такую даль...
— Здесь не то что в Баксане, здесь подороже продать можно. Яички, сметану. Семья большая, каждая копейка на счету. А твой отец велел передать тебе корзинку с яблоками.
Жамилят включила электроплитку, быстренько зажарила яичницу, согрела чай. Аминат отодвинула в сторону сковородку с яичницей, а чай пила горячим, отчаянно дуя в стакан.
— Э кыз, ради здоровья твоей матери прошу не судить меня строго за то, что от яичницы отказалась. Очень много я приготовила ее для Салмана. От этого у меня душа к ней не лежит — не могу ее есть. Знаю, хочешь спросить о новостях? Отец твой поправился. И родня вся твоя, слава аллаху, жива и здорова. Вчера вечером видела твоих, вот и попросили передать тебе салам и корзинку с яблоками.
Жамилят хотела разбудить детей, но Аминат протестующе замахала руками: пусть поспят, в их возрасте предутренний сон сладок, а ей скоро надо идти.
Хозяйка присела возле подруги на низкую табуретку.
— Аминат, а как в ауле дела?
Гостья вздохнула. О чем рассказывать? Все по-прежнему, ничегошеньки не изменилось.
— Э кыз, приезжала ты к нам, толковала, что все вскоре пойдет к лучшему. Но не я одна, все сомневались в твоих словах. Спрашиваешь, как дела? Да все так же...
Жамилят вспомнила председателя Али, долгий их разговор в правлении колхоза.
— А как председатель?
Аминат удивленно взглянула на нее. Что может случиться с Али? И рассказала, как они с Аслижан написали жалобу в правление колхоза, чтобы убрали с птицефермы пьяницу Салмана. В это самое время и от животноводов приспела жалоба на бригадира — тоже приходит на работу хмельной. А известно, с вином не только язык, но и дело на костылях ходит... Собрались в правлении колхоза и решили прочистить совесть обоих — и Салмана и того бригадира, как хорошая хозяйка чистит медный таз наждаком.
Много пришло народу. Салман аж перепугался — в глаза тому-другому заискивающе заглядывает, будто просит: «Извините меня, люди добрые».
Поднялся из-за стола председатель Али. Сердитый. И говорит: «Переходим к вопросу о Салмане. Жалуются на тебя, Салман. Много пьешь, являешься на работу нетрезвым, шатаясь, как хромой ишак».
А Салман ему: «Не шатаюсь я, как хромой ишак».
Тогда Али говорит: «Ну, хорошо, может быть, я неточно сказал... Но ты пьешь?»
А Салман ему: «Нет, не пью».
Ну, тут все, кто в правлении был, зашумели, руками замахали, загалдели, а Аслижан пуще всех разошлась и кричала, что если Салман не способен признаться в том, о чем все знают, ему вообще нельзя доверять.
А Салман ей в глаза глядит и говорит нагло: «Не пью. Разрази меня аллах, не пью со вчерашнего дня. Одним словом, с тех пор... — и к Али поворачивается, — с тех пор, как мы с тобой, председатель, выпили вместе с уполномоченным из района по заготовке яиц. Сам ты мне, председатель, что сказал: «Надо ублажить уполномоченного во имя колхозного дела».
Тут такой шум поднялся!.. Председатель Али весь красный сидит, как спелый помидор. Поднял руку, мол, успокойтесь, и говорит: «Я считаю этот вопрос недостаточно подготовленным. Надо на время отложить его обсуждение. — И к Салману повернулся, сказал тихо, но я впереди всех сидела, расслышала, что он сказал: — Сволочь ты, Салман». И тут же заговорил об уборочной.
А теперь Салман до того распоясался, нет на него никакой управы, и нет никакого прохода от него Аслижан.
Жамилят возмущенно вспыхнула:
— Но ведь это я посоветовала ей написать жалобу.
— Э кыз, и я тоже советовала сходить к председателю. А видишь, как все получилось. Мне с Аслижан вроде бы наука: не жалуйся, а то себе же шишек набьешь.
— Весь этот случай — просто анекдот какой-то! И смех, и горе. Слушай, ведь у вас есть парторг...
— Харун.
— Да, да, Харун, я его хорошо помню. Почему вы к нему не пошли с жалобой?
— К Харуну? С жалобой? — Аминат простодушно рассмеялась. — А может, к самому аллаху надо было пойти? Разве ты не знаешь Харуна?
— Мы вместе учились в Ленинском городке.
— Ничего-то ты не помнишь. Ведь Харун еще мальчишкой бегал за Али, как хвост за лисой. Али говорит ему: «Харун, сделай то-то и то-то!» — и Харун бежит выполнять все, о чем попросит Али. Харун всегда Али в рот заглядывал. А в прошлом году... — Аминат захлебнулась смехом. — В прошлом году... Ты, наверно, не знаешь, у Али развлечение есть — по горам лазить. Ему уж под сорок, а он все, как мальчишка... Пожалуй, в ущелье у нас такой тропы нет, где бы его нога не ступала. Бывает, туда залезет, куда и чертяки-козы не поднимутся. Видимо, удовольствие у него такое — по краям пропастей ходить. Так вот, в прошлом году Али поспорил с Харуном, а может, и не поспорил, а просто так они договорились... не знаю, какой между ними разговор был, только люди видели, как Али полез вверх по ущелью, а Харун — за ним следом. За камни цепляется и лезет, лезет, того и гляди сорвется и оставит нам на заботу мешок костей. Кричат ему снизу: «Вернись! Вернись!» А он никого не слушает, лезет вслед за Али. А когда они вниз спустились, гляжу — на Харуне лица нет, весь аж дрожит. Али же улыбается, похлопывает его по плечу: «Молодец! Настоящий джигит!»