Али все так же сидел с каменным лицом, будто все, что говорилось здесь, касалось не его, а кого-то другого.
— Эх, Али, — Тушох повернулась к нему лицом. — Зачем ты выжил шофера Селима? Парень из армии вернулся, он там технику освоил, хотел за трактор сесть, а ты его куда определил? Дал ему поломанную арбу, почини, мол, а потом езди на ней, через два-три года увидим, можно ли тебе трактор доверить. А ведь Селим парень что надо, джигит! Перешел он в соседний колхоз, там его хвалят — не нахвалятся. Теперь только и видим его портреты в газетах, и каждый раз с недоумением говорим: «Опять Селима-то нашего в газете напечатали, знать, у соседей он расцвел, как маков цвет. А у нас кем был? Простым арбичи, да и арба-то у него была самая ветхая». Так было с Селимом, так было и с другими молодыми мужчинами из нашего аула. Ведь от тебя, Али, ни похвалы, ни доброго слова никогда не услышишь. Чего ты, Али, добился своей руганью? А того, что теперь в ауле ни одного подходящего каменщика или плотника днем с огнем не найти. Коровники, коши, птицеферма да и другие постройки — все прогнили насквозь, а ремонтировать некому, со стороны нанимать — денег у колхоза нет. Тебе бы со стоящими работниками надо было дружбу водить; а не с такими, как Салман, — поддельные они друзья. Они от тебя не уедут, потому что понимают, где бы они ни появились, везде надо работать, а руки — прямо скажу — у них не тем концом приделаны, ничего они не умеют делать, кроме как стаканы держать. Вот и покатилось наше хозяйство под гору. Попробуй теперь, останови его. Тут не год и не два нужно, чтобы поднять колхоз, чтобы расплатиться с долгами. Все ведь тут слышали, сколько мы задолжали государству. Работы впереди — пруд пруди.
Шумно стало в комнате. Загалдели все сразу. Тушох перевела взгляд на широколицего человека, секретаря райкома партии, который за время собрания не проронил ни слова.
— Интересно, с чьего позволения у нас в ауле открыли харчевню под названием «Чайная»? — обратилась она прямо к нему. — Теперь наши мужчины день-деньской пребывают там. Мужчины! Надо решать так: если мы, женщины, составляем большинство в ауле, то и нас надо ставить на руководящие посты. — Тушох кивнула на Жамилят. — Мы давно этого ждем. А некоторых мужчин пора оторвать от чайной, сбрить им усы, повязать платки и засадить дома люльки качать...
Разразившийся хохот заглушил последние слова Тушох. Мужчины смеялись долго, со слезой, словно хотели подчеркнуть несерьезность выступления Тушох.
Улыбнулся и Бекболатов, с одобрением кивнув ей: «Вот молодчина! Не зря в пословице говорится: «Под пеплом лежат горячие угли».
— Если бы сегодня на колхозном собрании вы с такой речью выступили, Тушох, получился бы великолепный доклад, — обратился он к смутившейся женщине.
— Что вы, какой же из меня докладчик? — стала отнекиваться Тушох. — Вон ведь сколько тут ответственных работников! Это их дело — доклады. А я как думала, так и сказала. Многое за эти годы в душе накипело. Но думаю, в словах моих только правда была.
— Что верно, то верно. Вы от души говорили, Тушох.
После партсобрания все направились в школу. Клубное помещение было ветхим, со щелями в потолке и крыше, куда задувал холодный ветер, да и не могло оно вместить всех колхозников.
По дороге первый секретарь райкома Амин Гитчеев, выбрав момент, высказал свое неудовольствие Бекболатову:
— Слова словами, но Жамилят — женщина. На новой работе ей будет ох как трудно. И ляжет этот гнет на нашу шею.
— Эта женщина, которой ты не доверяешь, с успехом могла бы заменить и тебя на твоем посту, — отрезал Бекболатов.
— Будет сделано, как хотите. Но с колхозным хозяйством она не управится. Это я точно знаю.
— Посмотрим.
— Будет сделано. Но пока будем смотреть, колхоз развалится.
— Хуже, чем сейчас, не будет. Кстати, за колхозные дела райком тоже в ответе.