— Да будет добрым твой путь!
Путник приблизился.
— Уже вернулись? Как быстро! — ответил он знакомым голосом.
«Да ведь это Азрет. — У Жамилят упало сердце. — Конь свернул к селу. Опозорилась я...»
Спросила Азрета, где остальные... Тот махнул рукой назад:
— Там.
— Устал? Садись сзади. Подсказывай, как ехать.
Вскоре услышали собачий лай, и стали вырисовываться приземистые постройки. У коша[9] была соломенная крыша, сквозь которую сочился дым.
— Да будет у вас много скота! Да будет много добра в вашем коше, — громко проговорила Жамилят, отворив дощатую дверцу.
Четверо мужчин — они сидели у очага и грели руки у кизячного огня — одновременно недоверчиво повернули головы в сторону дверей. Чернобородый, в овчинном тулупе, взволнованно сказал:
— О аллах! Да ведь тут у нас, Жамилят, ад кромешный, и вдруг ты... Как добралась сюда? — Он повернулся к товарищам. — Чего же вы стоите? Прибавьте огня, зарядите котел.
Никем не замеченный, в кош вошел Азрет.
Жамилят огляделась: плетневые стены коша только местами обмазаны кизяком, ветер задувает в щели, играя с огнем; вокруг очага лежат березовые чурбаки, на них сидят чабаны, греясь у очага в ненастные ночи; на тонкой соломенной подстилке разбросаны куски войлока и бурки — постели чабанов; у входа — высокая кадка с айраном, ополовиненный мешок муки; на камнях вокруг очага — ряды кукурузных лепешек.
— Ты с дороги, дочка, и, наверное, проголодалась. Пока приготовим еду, закуси чем бог послал. — Чернобородый подал Жамилят разбавленный айран в деревянной чашке и горячую кукурузную лепешку.
Она разделила с ними трапезу, расспрашивая о житье-бытье.
— Чего скрывать? — говорил чернобородый Керим Хабижев, — он был старшим чабаном, или, как по старинке звали его, — логпежем. — Неважные у нас дела. На завтра осталось всего полкопны сена.
— А дальше как?
— Дальше? Пусть решает правление. — Он кивнул на Азрета. Тот сидел молча, потупясь и не участвуя в трапезе. — Мы его сегодня к вам послали, чтобы сказал: невмоготу нам тут — овец кормить нечем, погибнут овцы.
— А по сводкам выходит, сена у вас должно хватить до новой травы.
— Клянусь, вот люди не дадут соврать, нет никаких запасов! — воскликнул Керим. — Привезут сена — овец накормим, ждем, когда еще привезут. А сколько привозят, сколько уже привезли и сколько еще должны привезти, о том один аллах ведает. И всегда так — дадут столько-то, и ладно. Сено... — нахмурившись, покачал головой Керим. — Кто-нибудь подумал бы, как мы тут живем. Из начальства к нам только Азрет наведывается, да и то редко. Приедет, поругает нас, а сам палец о палец не стукнет, чтобы помочь. Я так считаю, раз тебя поставили заведующим, так и будь им, а не рви попусту глотку. Чего нас ругать? Ты ругайся там, где для фермы польза должна быть, — ты у начальства ругайся.
Керим огорченно сплюнул и вздохнул.
Жамилят задумчиво кивала, глядя на Азрета. Пустое он место. Не ждут люди от него никакой помощи. Да и чего ждать от такого? Как мог Али доверить ему кошару? Уму непостижимо! Почему ему, а не Кериму? Может, решил: стар пастух? Но Керим куда опытней и энергичней, хотя Азрет ему в сыновья годится. Видимо, в Азрете привлек председателя тот же стиль руководства: резким словом больше добьешься, чем ласковым. Любимый тезис Али: «Нагони страху на человека, тогда он все сможет». Нет, не так это!
А Керим все говорил и говорил — многое накипело у человека в душе...
— Ради аллаха, дочка, не обижайся, скажешь, ишь разговорился старик, — виновато посмотрел он на нее.
— На что же я должна обижаться?
— Вот и ладно. Расскажу тебе вот еще о чем, — старик нерешительно помолчал. — Когда тебя председателем выбрали, вышел тут у нас большой разговор: к добру это или к худу. Сможет ли женщина, даже такая, как ты, управиться на мужской должности.
— А я разве какая-нибудь особенная? Женщина как женщина.
— Особенная, это точно. Все мы помним, как сражалась ты в партизанах. А раньше-то ислам запрещал вам вмешиваться в большие дела. Раньше толковали, будто женщине на роду написано быть рабой мужчины.