— Добрый вечер, Али. Как доехала? Спасибо, благополучно... Завтра из двух соседних колхозов начнет поступать сено... Нет, не из «Красного пахаря», из «Двадцатипятилетия Октября» и колхоза «Памяти Ленина». Да, да, да, договорились. Купила... Нет, и солома. Где лучше сложить?.. Нет, они до ферм не смогут. Одни повезут на машинах, другие на подводах. В такую погоду смогут довезти до села только... Спасибо им надо сказать и за это... На ферму в конце села? Хорошо. Организуй людей из ревкомиссии и бухгалтерии, пусть установят строгий контроль и учет, и надо сделать так, чтобы лично получили сами заведующие фермами... Да, да, под расписку. Потом, главная просьба, — надо завтра же собрать и подготовить веревки, их должно хватить, чтобы обвязать сено, которое будет отправлено на Куру-кол. Да!.. Видимо, если дело пойдет так, как я думаю, вертолет будет послезавтра. И если мы все хорошо организуем, то наше сено перебросят часа за два. Али, не поленись, пожалуйста, передай там, чтобы машина утром... Чтобы машину прислали за мной пораньше утром ко мне сюда, домой. Спокойной ночи!
Настроение у Азрета было — хуже некуда: коня отобрали, ночевать приказали в дырявом коше, среди чабанов, и невесть сколько ночей придется провести ему тут, — ведь надо ждать, когда подвезут сено. А когда? Дорога для подвоза напрочь отрезана глубоким снегом. На лошади всаднику кое-как можно пробраться, но сено на лошади не подвезешь.
«Правда, есть еще один способ, — иронизировал он про себя, — воспользоваться расположением аллаха и попросить перебросить по воздуху. Ну, на это мастерица новая председательша! Пусть ее».
Вскоре Азрета начала разбирать скука, которую он всегда переживал с похмелья. Не знал, куда себя деть, на душе тошно, в голову лезла всякая дребедень, от которой трудно было отделаться, иной раз на долгое время его охватывал безотчетный страх, и тогда он застывал в какой-нибудь неестественной позе, сидя или лежа, и погружался в оцепенение. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни слышать что-либо, ни на кого не смотреть. В таком состоянии просидел в коше у очага часа два, проигрывая время от времени весь разговор с Жамилят, заканчивавшийся каждый раз брошенными Керимом словами: «Бывает, паршивая овца все стадо портит». Это он-то паршивая овца? Он, который может приказать им, а они без всякого ослушания должны исполнить его приказ. Подстегиваемый обидой на чабанов, он решил выместить на них свою злость:
— Эй, Осман, побольше разожги костер! — прикрикнул он на одного из чабанов, молодого парня. — Я здесь остался не для того, чтобы мерзнуть.
А когда подбросили в костер кизяку и он разгорелся, осветив прокопченные углы коша, Азрет, скривившись, сказал:
— На кого вы похожи! Точно снежные люди. Слышали про таких? Про них в газете писали. Есть такие дикие люди, тут, у нас, на Кавказе живут. А другие говорят — нет таких людей. А я думаю, что есть — это вы. Ну и лица! Точь-в-точь снежные люди.
Но ему никто ничего не ответил.
Погодя немного, он вышел во двор.
Хотел ударить сапогом собаку, которая подошла к нему и обнюхала, но мигом озарила мысль, что перед ним не аульский лохбай, а сторожевой пес, который не только тяпнуть, но и загрызть может. Попятился и вернулся в кош. Сказал старшему чабану:
— Эй, Керим! Овцы все равно сдохнут, давай лучше режь одну. Сделай шашлык, а часть поставь варить, чтобы была горячая шорпа[14]. Люди у тебя голодные сидят.
— Возьми лепешку, налей айрана — это лучшая еда для чабана. Нам ничего другого не надо, — миролюбиво ответил тот.
— Если вам не нужно, то мне нужно! Я не хочу от вашей холодной жратвы наживать себе язву желудка.
— Клянусь, ничего с тобой не случится, если ты проведешь ночь, как и все мы, как провожу тут я десять лет подряд.
— Клянусь, Керим, — использовал его же любимое словечко Азрет, — смотрю, ты начал болтать много лишнего. Оставь свой доп-доп[15] и делай то, что я приказал. И пошли кого-нибудь из ребят в село, пусть притащат пару бутылок водки.
— В такую погоду, в темноте туда никто не сможет проехать. Да и к спеху ли? Дождись утра.
— Нет, пошли сейчас. Я тебе приказываю!
— Клянусь, Азрет, неправильно поступаешь. У тебя нет никакой жалости ни к людям, ни к животным.
— Это не твое дело.
— Напиши распоряжение, иначе не буду резать.
— Ты это брось! Смотри-ка, распоряжение ему еще надо. Письменное. Ты что, моему слову не доверяешь? Режь! Спишем актом. Это в моей власти.