— Без распоряжения не буду резать.
— Ну, тогда без тебя будем резать, — зло сказал Азрет и обратился к Езю, своему ровеснику: — Иди, поймай барашка.
Но все четверо чабанов, будто сговорившись, вышли из коша.
— Чтоб вы от чумы околели! Чтоб вас всех похоронили со свиньями! — задыхаясь от ярости, кричал Азрет.
В ту ночь чабаны не вернулись в кош. Встретили зарю в кошаре.
Рано утром Азрет уехал в аул на лошади Керима, ни словом не обмолвившись с чабанами.
Старый Керим стоял у кошары и смотрел вслед уезжавшему Азрету. Сегодня туман поднялся высоко, но солнце еще не открылось, — и долго было видно, как их заведующий медленно пробирается по глубокому снегу, иногда останавливается, давая, должно быть, передых лошади, которая по брюхо увязает в снегу, а со стороны кажется, будто Азрет то и дело натягивает уздечку, раздумывая, ехать дальше или вернуться.
«Лучше бы ты никогда не возвращался сюда», — подумал старый чабан. Овчарка, крупная, похожая в своей поджарости на волка, присела у ног Керима, навострив уши и устремив взгляд в сторону удаляющегося всадника, всем своим видом выказывая готовность броситься вдогонку и наделать переполох.
И пока Азрет не скрылся за горизонтом, старый Керим стоял, вспоминал и думал: «Ах, Жамилят, дочка! Вряд ли ты поведешь колхоз с такими вот помощниками. Обнадежила нас, но как его, сено-то, привезти сюда? Клянусь, такого снега я за всю жизнь не видел. Просила ты, чтобы оставшееся сено мы растянули на три дня. Это можно, так и делаем, но что потом? Потом сердце зайдется, когда настанет час резать овец. Какая душевная мука для каждого из нас, когда овцы станут страдать от бескормицы! И снег обагрится кровью, когда придет их час, а мы... мы даже не в силах будем перерезать всю отару в две тысячи толов — сил не хватит... Куда подевалось сено, которое предназначалось нам? Этот Азрет заставил меня расписаться за уйму сена, а сюда, к нам, не попало и половины... Но ты сказала — и мы ждем с радостью и надеждой. А пока надо работать».
— Эй, ребята, таскайте еще воды, и в холод животное не может жить не пивши. Очищайте корыта, растопите в них лед горячей водой. Кто знает, может, с помощью аллаха, доставят нам сенца... Соберите на полянке в кучу бурьян и кустарник, отнесите туда кизяк... — бодро давал он распоряжения чабанам.
— Керим, я до сих пор, кроме как во сне, не видел, чтобы сено падало с неба. Новая председательша, наверное, так сказала, чтобы нас успокоить хотя бы на эти три дня, — сказал всегда молчаливый Осман.
Керим косо посмотрел на него:
— Я вижу, ты сегодня не выспался.
— Есть немного, отец. Черт бы побрал этого Азрета! — ответил он виновато, берясь за ведра.
Напоили овец. Положили им последнее сено, больше не осталось и копешки.
Прошла еще одна ночь.
Кизячный дым выходил через соломенную крышу коша, будто серая шерсть сквозь гребешок.
День выдался ясный, туман совсем разогнало, даже проклюнулось солнышко.
Собаки наелись болтушки и улеглись во дворе. Кругом — тишина. А солнце встает все выше и выше.
Гул со стороны села раньше всех услыхали собаки: они тревожно вскочили и начали неистово лаять.
Вскоре в небе появилась зеленая краснозвездная «стрекоза».
— Эй, ребята! — обрадованно закричал Керим. — Видно, это тот бертилот, про который толковала нам Жамилят.
Вертолет приблизился к кошаре — и вниз, прямо на кошару, полетело обвязанное веревками сено.
— Не стойте, разинув рты, развязывайте веревки, освобождайте сено, — суетливо распоряжался старый Керим, сам принимаясь развязывать узлы на веревках.
...Вечером чабаны собрались в коше. И возле горячего очага допоздна не затихала беседа. Снова и снова обсуждали невиданный случай.
— Оллахий, это здорово! — не мог остановиться словоохотливый Езю.
— Клянусь, я сбрею усы, если у нас в колхозе не начнутся большие перемены, — подтверждал молчаливый Осман.
— Ай да Жамилят, ай да дочка! Выручила!.. — нахваливал нового председателя Керим.
— Вот тебе и женщина, — подвел черту разговору Абдул.
Жамилят уже несколько дней подряд приходила в отцовский дом запоздно.
После ее переезда из города в доме многое переменилось. Младший брат и его жена перебрались к детям, Жамилят устроили в маленькой, но теплой комнатке рядом с кухней; отец разместился в кухне на дощатой кушетке, а мать на полу — на циновке матрас, набитый грубой шерстью. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Старики довольны, что дочь после стольких лет разлуки подле них, что люди в ауле о ней хорошо отзываются и уважают.