— Ты хочешь учиться? Тогда пошли со мной. Ты чья?
А вечером того же дня — мать избила ее. Лицо матери — всегда такое близкое и родное, сделалось на миг вдруг далеким и злым.
— Ты стала гяуркой! — кричала она. И руки ее, жесткие, мозолистые от беспрестанной работы, больно хлестали Жамилят по щекам. — Свинячья дочь! Кто тебе разрешил идти в эту школу?
Жамилят вырвалась — и из дому вон. Ночевала у бабушки. А наутро снова пошла в школу. Учительница дала ей книги с красивыми цветными рисунками — глаз не оторвать. Книги! В них таилась некая властная, притягательная сила, ее не смогли побороть ни мамины кулаки, ни издевки соседок, ни комья глины, которыми швырялись мальчишки, когда шла она в школу. А через несколько дней с летних пастбищ вернулся отец. Улыбнулся и приободрил:
— Учись, дочка, учись. Может, будешь ученой среди нас, неучей. И жизнь твоя, может, будет легче, чем у нас. В нашем роду не было человека, знакомого с книгой. Ты — первая. На полпути не останавливайся. А матери я накажу, чтобы не обижала.
Давно это было! Сколько лет с тех пор? Почти тридцать! И как быстро пролетели они. Скоро ей сорок. Ну, не совсем скоро... еще два года... Всего два года — и сорок! Течет, течет время, не удержать его. А в детстве, наоборот, так хотелось, чтобы время мчалось, как лихой скакун, так хотелось поскорее стать взрослой.
В моторе что-то затарахтело, и их старенькая «эмка» стала у обочины. Шофер полез под капот. До аула было чуть больше километра, и Жамилят, чтобы не ждать, пошла пешком.
Птицеферма колхоза «Светлая жизнь» приютилась за рекой, в двух километрах от села, у взгорка, густо поросшего орешником, — дощатые, крытые прогнившей соломой птичники, вокруг фермы плетень, будто худой невод, видимо, сухой хворост выдернут на растопку.
Заведующий фермой Салман Токашев довольный сидел за столом в неоштукатуренной комнатушке. Возле печки хлопотала средних лет женщина. Перед Салманом стояла сковородка с остывающей яичницей и ополовиненная бутылка водки. Рябое лицо его с узкими, черными, захмелевшими глазками, с пшеничными усами, перемазанными у рта яичным желтком, то и дело расплывалось в добродушной улыбке, но когда он переводил взгляд с бутылки на женщину, наблюдая за ее быстрыми руками или упругой и сильной спиной, оно становилось вдруг обиженным и грозным, и Салман, посопев, снова начинал затухший было разговор:
— Клянусь аллахом, несчастнее меня нет человека на целом свете! С тех пор как родился, сорок лет прошло, но все эти годы нет мне счастья. Может, ты, Аслижан, думаешь, я темный, ничего не знаю, или некультурный я человек? Не думай так, уважаемая. Я разве не учился? Правда, кой-чего подзабыл — дело давно было, но культура во мне все-таки осталась.
— Еще бы!.. — не отрываясь от работы, зло отвечала Аслижан. — Кто об этом не знает!..
— А разве не так? Глянь на мой костюм, у кого ты такой модный костюм видела в нашем ауле? А шляпа? Где ты такой галстук видела? Нигде ты такого не увидишь! Хочешь верь, хочешь нет — культура во мне все равно осталась, очень большая культура.
— Тогда чего ты мне все утро жалуешься?
— Клянусь аллахом, и все же я завидую другим, — словно не слыша ее, продолжал Салман. Он аккуратно налил в граненый стаканчик водку, выпил залпом, крякнул и утер усы рукавом. — Многие люди совершают большие героические дела. Я, может, тоже хочу быть героем. Я, может, тоже хочу совершать. Ты, Аслижан, только скажи: «Салман, соверши то-то или то-то и за это получишь награду», — я сейчас же совершу то-то или то-то... Но ведь ты не сказала мне ничего такого!
— Чего я тебе должна сказать? Пусть тебе твоя Толукыз говорит! — не стерпев, бросила Аслижан.
— Вот именно: сказать тебе нечего. И никто не сказал. А возьми, к примеру, Магомета. Ты его не знаешь. Он из-под Тырнауза. Я с ним вместе на зоотехника начинал учиться. Но я потом бросил — надоело. Я ведь какой человек? Я на одном месте ни учиться долго, ни работать не могу: скука меня начинает глодать. Надоедает. Я человек охочий до перемены мест. Так вот, этот самый Магомет... он... я его как облупленного знаю. Кто он сейчас? Знатный человек в районе, в Москву на выставку ездит, портреты его в разных газетах печатают. Разве я таким быть не мог? Я десять лет в разных местах работал: кладовщиком, агентом по снабжению, счетоводом, сторожем... А может ли Магомет иметь такой кругозор, как у меня? Он всю жизнь животновод, добивается каких-то там рекордных надоев... Я бы тоже смог. — Осоловело уставивитись в окно, Салман замолчал.