— Ведь всю бутылку опростал!
— А ты погляди на меня — разве я пьян? Думаешь, я говорю неправду? Не-ет! Я знаю, о чем говорю. Я о себе говорю... Встретил я в городе совсем недавно Салпагарова. Ты его знаешь, он раньше в нашем ауле жил, а теперь пишет книги, стихи сочиняет и песни. Все его любят. А за что? За что, я тебя спрашиваю? Ты скажи мне: «Салман, напиши книгу!» — и я бы написал. Но ведь ты не сказала. И никто не говорит... А так, напрасно писать не буду. Не хочу. Пускай сначала опубликуют мой портрет в газете и скажут: «Вот будущий известный писатель!» Вот тогда я подумаю, про что надо писать, — и напишу. Ты чего на меня так глядить?..
— Да не на тебя, ты в окно глянь. Коршун цыпленка утащил, пока ты трепался. А вон другой уже над курами кружит.
Салман тяжело поднялся, снял с гвоздя двустволку и, пошатываясь, вышел во двор. Несколько минут он следил за коршуном, и когда тот камнем ринулся вниз, выпалил дуплетом. Но коршун взмыл вверх с цыпленком в когтях. Салман погрозил ему кулаком и, вытащив из стволов пустые патроны, сунул их в карман брюк.
— Все, больше он сюда не прилетит. На всю жизнь ему страху нагнал, а ты говорила... — не удержался он, похлопал Аслижан по спине, проходя мимо. Взял валявшийся на окне патронташ, зарядил ружье и повесил на прежнее место. Снова уселся за стол, и опять взгляд его наткнулся на стройные, загорелые ноги Аслижан, наклонившейся к печке.
— Ах, Аслижан. Вот сижу и думаю: почему я такой невезучий? Уж, кажется, все аллах мне дал сполна: на ум не жалутось, здоров... А вот счастья все нет и нет. Ну, ты чего молчишь?
Аслижан разгребала кычхачом[1] угли.
Она нагнулась, чтобы подбросить в печь дров. Точно барс, осторожно ступая, Салман сзади подошел к Аслижан и облапил ее за талию.
Аслижан испуганно айкнула, отпрянула в сторону, быстро развернулась и влепила ему увесистую оплеуху, вложив в удар всю силу своего упругого и крепкого тела.
Размякший от водки, Салман рухнул, больно ударившись затылком о земляной пол. Придя в себя, он привстал, опершись на локоть. Аслижан стояла над ним, вытирая полотенцем мокрые руки. Глаза ее, минуту назад вспыхнувшие, как пожар на сухом лугу, теперь были полны слез.
— Кобыла! — сплюнул он, — слюна была розовой от крови. — До каких пор будешь необъезженной? Ты меня за человека не считаешь?
Поднимался он долго, лицо его было пасмурным и серьезным.
— Уходи! Не подходи ко мне! — Аслижан выхватила из печи докрасна раскаленный кычхач. — Клянусь, этот кычхач станцует по твоему хребту. Или ты раз навсегда кончишь липнуть ко мне, или я... я убью тебя и себя. Как не стыдно? Ведь у тебя семья. Дети! Взрослые дети! А жена? Ты бы хоть ее вспомнил! Все говорят: ей цены нет, она всего аула стоит. Чего тебе еще нужно?
— Мне нужна ты. — Салман привалился к стене. — Ты! Не моя жена, а ты стоишь всего аула. Глупая, не понимаешь, что ли? — говорил он, потирая рукой затылок. — В конце концов, я — твое начальство. Я командую этим махкеме[2], где работаете вы с Аминат. Без меня вы что? Ничто. Поверь, у меня найдется на вас управа! Особенно на тебя. Ты это пойми и кончай брыкаться. Все равно я тебя взнуздаю!
— Вот рассмешил! — вскрикнула Аслижан и, уперев руки в бока, двинулась к Салману. — Это ты-то начальник. Да и какой из тебя начальник? Тьфу! Ты бы о ферме своей когда подумал. Куры-то яиц не несут. Ей-богу, перед людьми стыдно! Стыдно работать на ферме-то этой. Какой от нее прок колхозу?
— Удивительная ты баба. — Салман попятился к двери. — Что я должен, кур щупать, выяснять, когда они нестись надумают? Ты этого от меня хочешь? Ты это делом считаешь для мужика. Это же ерунда! Это не мужское дело. Что же тогда будете делать вы — моя команда? — Хмель, видимо, с новой силой ударил ему в голову, и он забыл о своем недавнем поражении. — Кто видел, чтобы командир занимался такой бабьей ерундой?.. Дело командира отдавать приказания: «Сми-рна! Это делай, то делай, туда беги, сюда беги. Оп-сом»[3]. А ты знаешь, что такое «сми-рна!»? Ни черта вы с Аминат не знаете. Я тебе поясню. Это значит стоять навытяжку — вот так, смотри, — руки по швам и свои красивые глазки пялить на меня! Вот что это значит. Я подаю команду, а вы должны ее выполнять. Понятно?