— Ты бы курам приказал нестись, а то они такие ослушницы — сладу нет. Совсем мало несутся. А то, что снесут, — в твое горло проскальзывает. Выходит, кроме как пить да яйца глотать, у командира никаких других забот нет?
Салман посмотрел на нее с наигранным удивлением.
— Есть, душа моя, есть. А спинку твою гладить? — и занес было руку, чтобы обнять Аслижан.
— Да уж знаю, у тебя дела и поважней есть, — процедила она, отталкивая руку. — Например, корм с фермы к себе домой возить.
— А уж это не твоя забота, красавица. — Глаза у Салмана посуровели и протрезвели. — Попридержи язык за зубами.
— До каких пор терпеть? Терпежу больше нету, пойду к председателю, все ему выложу.
— Иди. Думаешь, председатель поверит твоей болтовне? А работать тебе со мной. Ты это помни... — И Салман, по-медвежьи ступая, вышел во двор.
У ног скользнула тень словно крохотного самолета, и, подняв голову, Жамилят увидела огромного орла. Наверное, он ринулся с высоты за добычей, но добыча ушла от него, и орел круто взмыл в небо, снова распластал крылья, шаря по земле зоркими глазами.
«А может, орла привлекла моя оранжевая косынка?» — подумала Жамилят. Она остановилась, наблюдая за полетом птицы. Ей вспомнилось, как однажды она с Мухамматом поднялась в горы; очень высоко поднялись они, до звона в ушах. Одна на такую высоту она бы ни за что не решилась взобраться. Но рядом был он — надежный и сильный. Они стояли на краю пропасти. От высоты у нее захватило дух. Орел спустился на камни рядом с ними, наверное, где-то рядом было его гнездо. Ветер трепал черные волосы Мухаммата. Он прочел стихи. Заученные на память еще в юности, они зазвучали тогда по-иному, будто читал Мухаммат не стихи знаменитого поэта, а свои.
И вдруг Жамилят поймала себя на том, что это она сама стоит сейчас на дороге и мысленно читает стихи, которые когда-то читал он.
Совсем рядом раздалось урчание автомашины. Жамилят сошла на обочину. Мимо промчалась полуторка. В кузове сидела женщина. Над дорогой повис клуб пыли.
Машина затормозила шагах в ста, у развилки: одна дорога шла к аулу, а другая вела на высокогорные пастбища. Женщина перегнулась через борт кузова, бросила на обочину порожнюю корзину и ловко слезла, наступив на заднее колесо. О чем-то перемолвилась с шофером. Грузовик поехал по дороге на пастбища, а женщина подняла корзину и, вглядевшись в подходящую Жамилят, вдруг быстро пошла навстречу.
— Салам, Жами, — сразу и не признала.
— Салам, Аминат! — обрадованно воскликнула Жамилят, узнав подругу детства. — Как я рада! — Они обнялись. — Я так рада видеть тебя, Аминат!
— Э кыз[4], как поживаешь?
— Все хорошо, Аминат. Откуда ты?
— Ездила в Баксан. Кое-что купила детишкам — ведь скоро зима. Я тебя, когда на машине ехала, заметила. Неужели, думаю, Жамилят? Почему пешком? Гляжу, а это ты и есть. Вчера с твоей матерью повстречались, разговаривали. Все ваши, слава аллаху, живы-здоровы. Обижаются, что давненько ты не была, а ты и приехала.
— Спасибо за хорошие вести.
— Э кыз, как так можно? Столько времени к родным не кажешься.
— Так ведь я весной приезжала. Разве забыла?
— Э кыз, сколько воды утекло с тех пор!
— Что же мы тут стоим? Пойдем, по дороге поговорим, — спохватилась Жамилят.
— Как твои дети? — спросила Аминат, когда пошли. — Сын Ахмат как? Перешел в следующий класс?
— Уже в десятом.
— А Нажабат? Замуж отдавать не собираешься?
Жамилят улыбнулась. Было странно слышать, что дочь ее, Нажабат, — невеста. Но ведь это действительно так!..
— Так она еще только на втором курсе, рано ей.
— Хорошие у тебя дети, э кыз.
Снова улыбнулась Жамилят. Приятно, когда хвалят твоих детей. Ведь они — частичка тебя самой. Нажабат — «невеста»! Правда, никто из парней, кажется, за ней не ухаживает, но ведь это до поры до времени. Сын, Ахмат, — тоже взрослый. Очень самостоятельный мальчик. С такими взрослыми детьми теперь куда легче, чем десять лет тому, — теперь они сами о себе позаботятся, да и о матери тоже.
4
Э кыз — буквально: «эй, девушка», обычное обращение между женщинами, сверстницами, близко знающими друг друга.