Накрапывал мелкий дождь, когда Жамилят возвращалась в аул с пастбища. Проселок был липок от грязи, и, несмотря на два ведущих вала, «газик» застрял в колдобине при въезде в Большую Поляну. Сколько шофер ни старался, машина не шла ни назад, ни вперед. Взялся за лопату, решил подсыпать под буксующие колеса побольше сухого грунта, но земля кругом тоже раскисла. До правления было недалеко, и Жамилят решила пойти пешком.
Она уже подходила к правлению, когда увидела Ибрахима, тот сидел на бревне возле забора и, понурив голову, что-то чертил носком сапога на влажной земле.
— Ибрахим, привет!
Он кивнул и подошел к ней.
— С приездом.
— Спасибо.
Ее поразил его мрачный, растерянный вид, и она тревожно спросила:
— А ты почему такой?.. Как туча. Не заболел ли?
Ибрахим отрицательно покачал головой.
— Тогда скажи, какая муха тебя укусила. Я же все вижу...
— У меня к тебе просьба, Жамилят.
— Просьба? — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Какая просьба? — Ей показалось, будто он стесняется говорить, не иначе так, потому что покраснел до корней волос.
Наконец выдавил из себя:
— Хочу уехать из аула.
— Ка-ак? — невольно вырвалось у нее.
— Да, хочу переехать в другое место.
— Здесь трудно? Я понимаю, да, да, я понимаю, здесь нелегко. А кому легко? А может, ты со мной не сработался? С женщинами, говорят, трудно ладить. Ты тоже так думаешь? — говорила она и все старалась заглянуть ему в глаза, но он опускал их.
— Нет.
— Тогда я ничего, да, да, ровным счетом ничего не понимаю.
— У меня есть причина.
— Какая?
— О ней я сказать... Не могу сказать о ней прямо.
— Я — председатель, ты — агроном, оба мы коммунисты. Какие могут быть между нами секреты, недомолвки? Руби напрямик.
— Нет.
— А на нет и суда нет. Странно!.. Теперь, когда жизнь в колхозе чуть наладилась, ты вдруг куда-то собрался сбежать. Блажь! — Она рассердилась. — Ведь ты не на меня работаешь, а на людей, на колхоз. У них и проси разрешения. Иди в партком. Может, тебя там поймут. А я отказываюсь, да, да, отказываюсь понимать тебя.
— Там-то поймут.
— Вот как? Посмотрим. Может, ты устал? Да, да, бывает такое состояние, когда устанешь... весь свет не мил. Поезжай, отдохни...
Ибрахим неопределенно махнул рукой и пошел вдоль забора. А она подумала, что впервые видит его таким убитым. Неужели у него стряслось что-то серьезное? Но что?..
Возле двери правления, кутаясь в платок из козьего пуха, стояла невысокая пожилая женщина. Жамилят узнала ее: это была жена рассыльного Шунтука. Подходя к ней, вспоминала, как ее звать, кажется, Кемилят.
— Доброе утро, Кемилят. Что-нибудь случилось?
Женщина поднесла к заплаканным глазам краешек головного платка, безмолвно склонила голову.
— Что случилось? — озабоченно спросила Жамилят, подумав при этом, что сегодня с утра как-то все у нее не ладится, и кого бы она ни встретила, все какие-то взвинченные. Вспомнились виноватые глаза Ибрахима. Что-то у него стряслось, а весть явно была недобрая, иначе сказал бы. Теперь — эта женщина. Плачет. Ее ли, Жамилят, поджидает она? — С мужем что-нибудь?
Кемилят кивнула. Оказывается, ее бедный Шунтук свалился в постель. Жар у него. Со вчерашнего вечера горит, как сухое дерево. И она, Кемилят, растерялась: побежала было в медпункт, но доктора там нет — уехал на пастбища. Что делать, как быть? Вот и зашла в правление.
— Вы ведь тут рядом живете.
— Да, — кивнула Кемилят.
— Пойдемте к вам. Может, что-нибудь придумаем. Ведь один ум — хорошо, а два — лучше.
Когда вошли в дом, в нос ударил запах прели, и Жамилят подумала, что надо бы отворить форточки, нельзя больному без свежего воздуха.
Шунтук лежал на кровати. Дыхание тяжелое и неровное, лицо красное, как помидор. Жамилят взяла его за руку, рука была горячая, точно раскаленное железо.
— Спа... спасибо, сестра моя, дай... аллах... тебе здоровья.
Жамилят повернулась к жене Шунтука:
— Когда захворал?
— Неделю как не встает. Ему и прежде нездоровилось, да бодрился. Говорила ему: никуда не ходи, работа — не волк, в лес не убежит, а он... он такой неугомонный.