Шунтук попытался оторвать голову от подушки, но не смог. Наволочка была мокрой от пота. Грудь его вздымалась высоко, словно ему не хватало воздуха.
— Почему раньше врача не позвали?
— Он был против. Говорил: отлежусь... А к врачу-то надо идти на другой конец аула.
Жамилят подсела к подоконнику, написала записку, вырвала листок из своего потрепанного блокнота и протянула одному из внуков, постарше, — ему было лет десять.
— Беги к моему шоферу Аскеру. Отдай записку. Пусть заберет врача с пастбища и мигом — сюда.
— А мне можно вместе с шофером поехать?
— Поезжай, — улыбнулась Жамилят.
Мальчишка, обрадованный возможностью прокатиться на председательской машине, стремглав бросился на улицу.
Жамилят снова подошла к больному.
— Похоже на воспаление легких.
— Не знаю, не знаю, — пролепетала Кемилят. — Не приведи аллах, покинет он нас, — еле слышно прошептала она. — Куда я с такой оравой подамся. — Кивнула на ребятишек. — Горе-то какое!..
— А это все внуки ваши?
— Внуки. Сынок-то с женой вместе на заработки поехали. А их нам оставили.
Неспокойно было на сердце у Ибрахима. Терзала напраслина, которую возвели на него и Жамилят. Но в то же время не сам ли он дал повод для разговоров? Почему так случилось?.. Не сумел скрыть своих чувств от посторонних глаз? Что говорить — он был рад, что очутился рядом с ней, в одном колхозе. А она... Рано или поздно и ее настигнет навет.
...Прошлое всколыхнулось и не давало покоя. Да, она нравилась ему тогда, и не его вина, что не смог он сказать ей о своей любви — ходили в кино, шутили, провожались до зари. Может, и вышло бы что-то, да объявился в то время счастливый его соперник Мухаммат, и не успели глазом моргнуть, как женился он на их Жамилят. Год ходил Ибрахим, ничего и никого не замечая. А через год тоже вдруг женился на своей однокурснице, милой золотоволосой Асият. Да не долгим было их счастье... Тысячи проклятий фашистским бандитам, отнявшим у него семью.
И вот снова они вместе с Жамилят, оба одинокие и свободные, как ветер.
Ибрахим решил пойти к Харуну, старому своему другу. Тянуло поговорить с ним, как на исповеди. Харун — он чуткий, он поймет...
Сидели на кухне и пили айран.
Ибрахим начал издалека, с пословицы о том, что от сабли рана поздно или рано все ж зарастает, а вот рана, полученная от языка, — нет. И поведал о разговоре с Салманом на празднике в Гепчока. И о том, что по аулу действительно ползет, как гадюка, черная сплетня, а ему нет по ночам покоя от разных дум, днем же стыдно в глаза людям глядеть, все-то кажется, будто за его спиной обмениваются многозначительными взглядами. Сквозь землю готов провалиться.
— Интересно, слышала ли она эту сплетню? — спросил Харун.
Ибрахим пожал плечами. Слышала ли она? Вряд ли. Иначе поняла бы его состояние. Ведь они встретились час тому возле правления.
— А чего тебе теряться?
Ибрахим не понял лукавого намека друга.
— Я говорю: она — вдова, а ты — неженатый. И теряться нечего. Значит, любишь ее?
Ибрахим пожал плечами.
— Любишь — не любишь, не в этом дело, Харун.
— А в чем же?
— В сплетне.
— Какой-то мудрец сказал, что в каждой сплетне есть доля истины.
— Брось городить чепуху. Я отношусь к ней как к товарищу. Если сплетня дойдет до Жамилят... Нет-нет! Как я в глаза ей взгляну.
— Но в чем ты винишь себя?
— Не знаю...
Харун вздохнул. Не часто доводилось ему иметь дела с такими вот отношениями между людьми.
Не через день, так через два эта сплетня дойдет до Жамилят. Такова жизнь в ауле: если единожды из уст кого-нибудь вылетит черное слово, оно не исчезнет бесследно, а кружит меж людьми, как мельничный жернов, пока не заденет того, кому оно предназначено. И не раз потом, и не два споткнется об это черное слово ни в чем не повинный человек. А поэтому ему, Ибрахиму, лучше куда-нибудь уехать. А уехать ему легко, — ни семьи, ни кола ни двора...
— Уехать? Да все эти Салманы после того и скажут: «Удрал от позора!» И тогда неправда станет похожей на правду.
— Что же ты предлагаешь?
— Остаться.
— А она?
— Что «она»? Думаю, если слухи доползут до нее, она лишь посмеется над ними. И давай поставим на этом точку. У лжи всегда короткие ноги. Правда свое возьмет. А ты не раскисай. И не смей никуда уезжать. Слышишь? Теперь-то я знаю, почему ты настроился бежать из аула. Не столько сплетня виновата... сколько ты. Я хочу сказать, сам себя испугался, своей симпатии к ней. Эх ты, джигит, — хлопнул он друга по плечу.