Павел Давыденко
Тамагочи
Указательный палец пронзила боль, Рома зашатался на табуретке, цепляясь за коробку, и та вдруг резко поехала на него. Рома пошатнулся, табуретка выскользнула из-под ног, он изогнул спину, замахал руками и шлепнулся на пол. Перед глазами взорвались звезды, а в следующий момент коробка полетела на него.
Что-то затрещало, загрохотало, перекатываясь по полу. Под потолок взвилось облако пыли, и Рома закашлялся, растирая поясницу.
Потом он чихнул и громко выругался. Он, кряхтя, встал на четвереньки и застонал. В соседней комнате радостно орал попугай:
- Р-раз, р-ра-аз! Начинаем зз-зар-рядку!
Тишка вновь заглянул в комнату и мяукнул с укоризной, несколько раз дернул хвостом.
- Да пошли вы оба, - пробормотал Рома. Это Лена учила попугая говорить, а про зарядку он услышал по телевизору, и сразу подхватил. Рома его никогда не любил, и попугай платил взаимностью, понося руганью, подхваченной из ссор.
Иногда Рома хотел придушить его голыми руками. Раздавить между ладоней, выжать из тушки кровь.
Ожила батарея, и звук степлерными скобами прошивал мозг. Запрещенная барабанщица проснулась - так они с Леной прозвали старуху с нижнего этажа. Из-за неё приходилось заниматься сексом едва шевелясь.
Чепуха из коробки раскатилась по всей комнате. Тут и тетрадки старые, еще школьные, тут и дневник в твердой обложке, с отломанным кодовым замочком, здесь и старые ручки - неизвестно почему не выброшенные, - игрушки и другая мелочёвка. Вот кисточка, которую он так долго искал. Правда, теперь она уже без надобности. Вряд ли он теперь встанет за холст. Слишком много времени потерял, равно как и желание, ту самую страсть и одержимость, присущую всем творческим натурам.
Если год назад он все еще лелеял мечты, что когда-нибудь за его картины станут платить НАСТОЯЩИЕ деньги, то теперь иллюзии растаяли. За всю карьеру художника он продал лишь один холст - тот самый. По словам жены «пугающий, и как будто вообще кто-то другой рисовал».
Это если не брать в расчет интернет-халтурки, вроде обоев и обложек.
Разбирать хлам в квартире Роме было неохота не только потому, что голова гудела как котел, а тело не слушалось. Нет, ему казалось, что если ничего не предпринимать, то квартиру и не надо будет продавать, и тогда, может быть, все будет по-прежнему. Он опять станет к холсту, и нарисует что-нибудь эдакое, а потом продаст на выставке, один раз ведь получилось?
Рома подтянул к себе дневник, пролистнул - часть страниц неровно выдернута, кое-где убористый аккуратный почерк, а на чистых листах пятна крови. Рома поморщился, и до него вдруг дошло, что дневник вымазал он сам. Укололся, что ли, чем-то. Ага, булавкой же.
Он пососал палец. Это дневник сестренки, и тетрадки тоже ее. Видно у мамы не хватило духу выбросить их тогда. Рома встал и осторожно распрямил спину, как старик. Болит, болит…На выцветшей зеленоватой обложке двенадцатилистовой тетради потускневшие чернила: «Учени (цы) 3-го класса “Б”, Самсоновой Анны…». Она сама и подписывала, такой красивый почерк, гораздо лучше, чем у Ромы сейчас. Маленькая Анечка подписывала эту тетрадь, но не знала еще, что перейти в следующий класс ей не суждено.
Грустная улыбка тронула его губы, в груди ожил болезненный комок. Он появился с того дня, и вот до сих пор не исчез. Рома сомневался, что его удастся продать вместе с квартирой и совместно нажитыми с женой скандалами.
Он тогда слишком расслабился, и ведь чего было почивать на лаврах? Сто тысяч за один холст сгубили его, как художника. Или все дело в литрах спиртного?
Или в том странном типе, коллекционере, как он себя назвал.
Или дело было в том, что Рома не помнил, как рисовал ту картину.
«Как будто бы и не ты рисовал… ужас»
А это что?
Он нахмурился и взял небольшую пластмассовую штуку в форме сердечка в бледно-розовом корпусе. Повертел в руках, оставляя отпечатки крови. Экранчик, три кнопки. В памяти мигом зашевелились воспоминания. Рома опять сунул палец в рот, и вспомнил, как сестра хвасталась перед ним игрушкой.
- Ты еще маленький! Он у тебя умрет, ты забудешь его покормить!
- Но я тоже хочу тамагочикаа-а! - канючил Ромка, и тянул руки вверх, подпрыгивал.
Сестра, естественно, не давала ему играть с электронным «питомцем», хранила и берегла его как зеницу ока.
Кормила она его сначала букашками, и пятилетний Рома верил, что тамагочик их ест. Кузнечики, мухи…
Свет упал иначе, корпус игрушки потемнел, и полустертые буквы «Gotosh» забликовали. Рома покачал головой. Почему родители не выбросили эту дрянь?