Строгая тишина в зале прерывалась лишь молитвенными возгласами имамов и вздохами гостей, которые тяготились набожностью султана, стремились скорей закончить официальные переговоры с ним и на досуге проводить все свое время, наслаждаясь жизнью в Дамаске. Сослан уже готовился предстать перед Саладином, как его взгляд приковали двое людей, уединенно сидевших в противоположном конце зала. Они внимательно следили за проходившими гостями, изредка обмениваясь между собой короткими, едва слышными фразами. Давид заметил пристальный взгляд, направленный на него, и тотчас узнал Мурзуфла, который, очевидно, был предупрежден о пребывании в Дамаске иверского царевича. Мурзуфл с насмешливой бесцеремонностью рассматривал его, а затем, будто что-то выяснив для себя, перевел взгляд на эмира.
Присутствие Сослана во дворце султана вместе с эмиром и в такой час, когда он принимал особенно почетных гостей, видимо, противоречило сложившимся мыслям и предложениям Мурзуфла. Он не мог сдержать своего удивления и начал оживленно что-то говорить, обращаясь к сидевшему рядом с ним греку.
Сослан с трудом выдерживал присутствие Мурзуфла и хотел прямо направиться к нему. Эмир остановил его, предупредив, что встреча с греком по горячности его нрава может привести к столкновению, он рискует быть удаленным из дворца и лишиться свидания с султаном.
— Лазариса нет, — в волнении прошептал Сослан. — Что бы означало его отсутствие?
Не успел эмир высказать ему своих соображений, как показался султан в сопровождении большой свиты; по залу пронесся восторженный шепот, тотчас сменившийся глубоким и почтительным молчанием. Мусульмане склонились виц, приветствуя своего повелителя. Иноземные посольства выразили ему почтение по обычаям и этикету своей страны, признавая в нем человека, прославленного в боях, мудрого в управлении и снисходительного к своим противникам.
Его поступь, вид, движения, особенно лицо, худое, изможденное, но озаренное блестящими умными глазами, ясно обозначали в нем человека, призванного совершать великие деяния и прекрасно понимавшего свое жизненное назначение. Величавость его облика умерялась простотой и скромностью; сознание достоинства смягчалось строгой набожностью, а присущий ему фанатизм освещался милосердием и сострадательностью. Все это вместе взятое неизмеримо возвышало его в глазах мусульман, видевших в нем несокрушимый оплот ислама.
Султан, как заметил Давид, был одет гораздо проще и беднее каждого из своих телохранителей. Только на чалме его сиял огромный алмаз, по блеску и величине превосходивший все драгоценные камни, а на руке сверкал единственный бриллиант, вделанный в перстень и служивший ему печатью.
Саладин обошел ряды посетителей, обращаясь с приветствием к каждому в отдельности, и обхождение его было исполнено учтивости, любезности и вместе с тем величавости. В нем не было ни малейшего проявления надменности или нетерпимости, и он представлял собою противоположность западным королям. Приятные черты его характера, соединенные с твердостью и пламенной верой, с особенной силой запечатлевались в памяти каждого, заставляя одновременно и трепетать перед ним, и испытывать к нему чувство любви и почтительного уважения. Стройный, худощавый стан его казался созданным для трудов и ратных подвигов, которых не мог бы вынести ни один ратоборец. Но эта худощавость и ощущаемая всеми бесплотность тела способствовали ловкости, изяществу и гибкости всех его движений. Сослан на одно мгновение залюбовался султаном, восхитившим его своим внешним видом и душевными свойствами; он понял, что Саладин управлял своими подданными не столько страхом и принуждением, сколько умом и щедростью.
Сообразно с установленными строгими правилами церемониала, Саладин, совершив обход, предупредил гостей, что они приглашены после приема к его столу для торжественного пиршества. Затем он поспешно удалился в свои покои.
Сослан приметил внимательный взгляд, обращенный на него султаном во время обхода. Однако он ничем не проявил своего интереса и с видимой рассеянностью прослушал слова эмира, который рекомендовал ему Сослана как иверского посланника. По движению его руки эмир понял, что султан повелевал им остаться и ждать его приема. Большинство гостей разошлись по многочисленным залам дворца, ожидая назначенного пиршества, и только немногие из присутствующих получили приглашение явиться к султану для личной беседы. Это были представители дружественных ему народов, с которыми он вел переговоры большой государственной важности.