— Если нельзя обрести у Вас милосердие, — воскликнул безудержно Сослан, — помните, что крайность моего отчаяния наполнит Вас ужасом. Я предам себя закланию своими собственными руками, и пускай моя кровь обратится на Вашу голову и призовет на Вас проклятие бога, которому Вы служите… — Он остановился и, заметив, что Саладин готов был дать знак невольникам, чтобы они схватили его, продолжал мягче, но с невыразимой скорбью, могущей потрясти любое человеческое сердце, — не трогайте меня, ибо я до тех пор не отойду в рай, пока не отправлю в ад всех Ваших служителей! Смерть моя будет страшней для Вас, чем моя жизнь. Но прежде, чем отойти из этой жизни, я обращаюсь к Вам не как к служителю пророка, а как к повелителю Дамаска и Египта, который несет ответ за свои деяния. Разве Вы не знаете, что наша царица не останется равнодушной к поруганию святыни. Ваш отказ принудит ее к жестокому мщению? Зачем Вы подвергаете свой народ новым опасностям войны и хотите держать у себя крест, увеличивая тем самым число своих противников? Да будет ведомо Вам, что если я найду смерть у Вас, то наша царица нарушит мир с Вами и немедля соединится с крестоносцами. Да избегнете Вы подобной участи и не нанесете столь тяжкий удар ее сердцу!
Исступление Сослана, угроза мщения со стороны Тамары поколебали Саладина, который и без того имел много врагов в христианском мире и даже среди самих последователей ислама не находил единодушного желания бороться с неверными. Потому он быстро поборол раздражение и сделался по-прежнему спокойным и приветливым.
Он ничего не ответил Сослану, не желая обнаружить перед ним своего волнения, и долго размышлял про себя, что нужно сделать с этим опасным пленником, который своим безумием мог вовлечь его в войну с Иверией. Вместе с тем он испытывал непреодолимое сочувствие к нему, смешанное с удивлением.
Неожиданно Сослан повернулся к нему и совсем тихо и покорно промолвил:
— Наш великий песнописец говорит: «Оказать милость врагу — наивысшая доблесть храбреца», и я надеялся, слыша похвалы Вашему человеколюбию, найти у Вас эту доблесть. Как служитель божий Вы должны помнить: «Несчастья равно падают как на малого, так и на великого, и нельзя избежать печальной участи, свойственной всем нам, смертным».
Он замолчал, подавленный горем, истощив все слова, какими мог убедить султана, и не желая больше оставаться в жизни, где ему были уготованы одни несчастья. Тихая покорность рыцаря после недавнего грозного возбуждения невольно растрогала сердце султана.
— Ты сказал истину, — вдруг мягко ответил Саладин. — Мы все смертны, и единственно разумное, что мы можем сделать в жизни, — оказывать милосердие друг другу и прекращать вражду с теми, с кем можем жить в мире. А я меньше всего хотел бы враждовать с твоей благочестивой царицей. Дай мне время размыслить над твоей просьбой. Не предавайся унынию, помня, что невозможное становится возможным, если человек стойко переносит испытания. Служитель божий не допустит, чтобы ты явился печальным вестником к своей царице.
Сослан, не веря себе, с глубоким изумлением смотрел на султана, полагая, что он неправильно понял его слова, и ища на лице его отражение насмешливого презрения, с каким он мог смеяться над его отчаянием. Но взгляд Саладина, мягкий, исполненный глубокой печали и набожности, показывал, что он изменил свое намерение и вовсе не был склонен теперь так яростно противодействовать исполнению желания своего пленника, как высказал это в начале беседы.
— Теперь я познал истину, что народы недаром восхваляют Вашу мудрость и преклоняются перед Вашей благостью, — с искренним восхищением промолвил он. — Каково бы ни было Ваше решение, я приму его с благодарностью! — и Сослан низко поклонился султану.
— Советую тебе хранить спокойствие, — возразил Саладин, испытывая неожиданное чувство симпатии к иверскому царевичу, тронувшему его своей верностью и глубокой преданностью царице. Он невольно подумал, что у него не найдется ни одного эмира, который мог бы сравниться с ним отвагой и верностью. Все они стали вялы, равнодушны и больше увлекались раздорами и ристалищами, чем его борьбой с западными народами за торжество ислама на Востоке.
— Не забывай мудрого правила, — прибавил он, заканчивая беседу: — «Когда достигнешь блага, к которому стремишься, соблюдай осторожность, дабы наш древний враг — сатана — не подстерег тебя с новым несчастьем». А теперь на некоторое время предадим забвению беседу и вернемся к земным делам. Надлежит послу Иверии оказать подобающие почести, чтобы он вкусил все прелести свободы. В нашем дворце не бывает пленных, отныне ты будешь моим почетным гостем!