Он сделал знак, один из невольников позвал эмира, который в страхе ожидал исхода долгой беседы, и сделал короткое распоряжение:
— Этому пленнику мы даровали свободу и просим его разделить с нами нашу скромную трапезу. Ты будешь сопровождать его к столу как любезного нам представителя иверской царицы.
Он дружественно отпустил Сослана, всем видом показывая, что он не имеет против него недобрых намерений. Сослан удалился от него с чувством легкости и приятности, каких не испытывал давно, почти с ранних лет жизни. Хотя Саладин не дал прямого обещания, трудно было ожидать, что он расстанется с ненавистным ему «памятником веры христианской», однако, Сослан проникся надеждой получить крест у султана. Радость овладела его сердцем с тем большей силой, чем резче был произведенный поворот от отчаяния к надежде и от неволи к освобождению. Эмир понял по обхождению Саладина и по сиявшему виду своего недавнего пленника, что он успешно выполнил поручение своей царицы.
— Где греки? — поспешил спросить его Сослан. — Я их нигде не видел.
— Султан отклонил их ходатайство, — объяснил эмир, — греки почли себя обиженными и удалились, отказавшись от пиршества.
Сослан изменился в лице и произнес с тревогой:
— Теперь, когда я свободен, я должен прежде всего найти своего друга. Время ли мне оставаться на пиршестве?
— Не навлекай на себя гнев султана, — предупредил его эмир, — иначе ты лишишься того, что успел приобрести, и не выедешь свободным из Дамаска.
Слова эмира, прекрасно осведомленного о привычках и характере своего повелителя, несколько ослабили жизнерадостное настроение Сослана и напомнили ему, что он должен быть осторожным.
Вскоре они были приглашены к столу султана и вошли в пышный зал, убранный с восточной роскошью. Ковры, золотая, серебряная парча, превосходное шитье арабесков украшали сидения, на которые были положены богатейшие подушки. Столы были уставлены золотыми, серебряными блюдами, хрустальными чашами, наполненными шербетом, — все было приготовлено для пиршества, которое, по обычаю, султан устраивал для своих гостей и подчиненных ему именитых представителей мусульманского мира.
Во время пира султан сохранял радушие и приветливость, хотя с грустью взирал на веселье пирующих и не отступал ни на иоту от своего сурового воздержания. Он не притрагивался к явствам и напиткам, обильно заполнявшим стол и напоминавшим Сослану о широком гостеприимстве Тамары и о пирах в Иверии.
Сослан сидел невдалеке от Саладина, но не успел вступить с ним в беседу, так как шумное пиршество было вскоре прервано неожиданным появлением гонца, прискакавшего из Акры. Саладин покинул гостей, чтобы немедленно принять его, и в зале сразу воцарилось уныние и безмолвие, изредка нарушаемое долгими вздохами и отрывистыми молитвенными возгласами.
Эмир по своему неугомонному и подвижному нраву не мог усидеть на месте, тихо ускользнул из зала, чтобы раньше всех узнать о новостях, привезенных вестником из-под Акры. Он еще не вернулся, а среди гостей уже пронеслись слухи, что посланец привез какие-то нехорошие вести.
В дверях появился эмир и коротко сообщил, что защитники Акры открыли ворота и христиане вошли в крепость. Все поднялись со своих мест, готовясь сменить пышное пиршество на ожесточенную брань с неверными.
— Царь царей, — сказал тихо эмир, — преисполнился скорбью, так как делал все возможное, чтобы не допустить падения твердыни исламизма. Он покидает Дамаск, дабы немедленно вернуться к своему стану и напасть на врагов, которые падут под ударами мусульманских мечей, как листья падают осенью под ударами бури.
Сослан был ошеломлен этим известием, так как оно отодвигало на неопределенное время начатые им переговоры с султаном. Он опечалился при мысли, что взятие Акры могло отвратить султана от желания поддерживать дружественные отношения с царицей Иверии. Зал мгновенно опустел. Веселые клики смолкли, и только одни развешанные по стенам мрачные знамена все также вещали о тленности всего земного и о неизбежности конца великого повелителя Востока.
Сослан вышел из дворца вместе со своим покровителем, который был глубоко огорчен вестью о падении Акры, а также необходимостью вместе с султаном покинуть Дамаск.
— Счастлив ты, о храбрый рыцарь, что успел получить свободу, прежде чем это печальное известие достигло слуха нашего повелителя. Иначе тебе пришлось бы сопровождать меня обратно. Я выполнил свою клятву, но клянусь чалмой пророка, что мне жаль расставаться с тобою!