Размышляя над всем этим и мучаясь в предвидении коварства и злых подвохов со стороны Мурзуфла, Гагели с нетерпением ожидал ночи, надеясь увидеть Мелхиседека и узнать от него все, что слышал он во дворце султана. Но к вечеру неожиданно открылась дверь и вошел Мурзуфл, как всегда надменный, презиравший людей и пользовавшийся ими только для своих властолюбивых целей. Гагели не успел еще догадаться, что означало его появление, как Мурзуфл довольно мягко поздоровался с ним и неожиданно произнес:
— Сегодня на приеме у Саладина я видел твоего повелителя, иверского царевича. Если он явился к султану по тому самому делу, по какому мы прибыли к нему с поручением императора Исаака, то предприятие его не увенчается успехом. Извещаю тебя, что ты не получишь свободы до тех пор, пока за тобой не явится сам царевич и не выполнит наших требований. Пиши ему немедленно письмо, чтобы он прибыл за тобою, и я перешлю это письмо с гонцом во дворец султана. Спеши с этим делом, ибо в противном случае, мы покинем Дамаск раньше, чем ты предполагаешь.
Гагели едва сдержал радость, услышав от Мурзуфла, что его повелитель не только жив, но даже присутствовал на приеме у султана. Он понял, что Сослан освободился сам, без помощи франков, и получил свидание с Саладином. Скрыв свое волнение от острого взгляда наблюдательного Мурзуфла, Гагели решил, что ему нечего стесняться грека.
— Вы можете отрубить мне руки, отрезать язык, изрубить на куски мое тело, но я отказываюсь выполнить Ваше требование и писать царевичу, чтобы он явился за мною. Ваше дело держать меня в оковах, а мое дело — охранять жизнь моего повелителя. Делайте со мной, что хотите, но помните: рано или поздно Вы ответите за меня перед царицей Тамарой!
Мурзуфл с юности привык никогда ни перед кем не обнаруживать своих истинных чувств и намерений и всегда последовательно и спокойно шел к достижению цели, скрывая под внешностью суровой и добродетельной коварную душу. И теперь, выслушав Гагели, он улыбнулся насмешливо и произнес лаконично, но с такой сухостью, что сердце Гагели сжалось:
— Тебе придется сильно сожалеть впоследствии, что не послушался моего совета. Напрасно ты думаешь неразумной преданностью спасти царевича. Смотри, как бы ты не навлек на него худших бедствий!
После короткого молчания он сообщил тем же равнодушным тоном:
— Мы скоро уедем из Тира. Акра взята. Надо думать, султан будет разбит крестоносцами! По всей вероятности, чтобы не доставить торжества английскому королю, он передаст в наши руки древо креста. Поразмысли над всем этим, пока не поздно, и вызови сюда царевича. Иначе будешь проклинать себя за совершенную глупость.
Мурзуфл ушел, и по его распоряжению Гагели перевели в новое помещение, расположенное на другом конце города.
Гагели был сильно расстроен угрозой Мурзуфла, его сообщением о взятии Акры и, главное, о передаче креста в руки греков. Он живо представлял себе горе Давида, его страдания и боялся, что в одиночестве, не имея около себя друзей, он решится на отчаянный поступок и бросится на поединок с Мурзуфлом, чтобы отнять у него святыню. Печаль и тревога Гагели усиливались еще тем, что он не видел Мелхиседека и не знал ничего, что делалось при дворе султана. Спустя несколько дней, все греческое посольство вместе с отрядом телохранителей спешно отбыло из Дамаска, захватив с собою безоружного Гагели в качестве пленника. Проклиная свою злосчастную судьбу, он уехал с греками, решив бежать при первой же остановке, но осмотрев своих спутников, вдруг с удивлением увидел Мелхиседека, спокойно ехавшего невдалеке от него на прекрасном арабском коне в одежде греческого монаха. Вид его не внушал никому подозрений, напротив, как вскоре выяснил Гагели, он был принят за настоятеля одного из греческих монастырей в Сирии, и греки оказывали ему большое почтение.
На первой же остановке они обменялись условными знаками и в коротких осторожных намеках сообщили друг другу, что знали. Когда Мелхиседек узнал, что Мурзуфл видел Сослана, слезы потекли у него по лицу, и от глубокого волнения он не промолвил ни слова. У него появилась робкая, но светлая надежда вернуться на родину вместе с царевичем и избавиться от ужасов, пережитых в Палестине.