— О каком довольстве может идти речь? — с внушительной ноткой в голосе произнесла царица. — Разве мне неизвестно, что наши владетельные князья безжалостно расправляются с бедными и не отпускают должников на свободу? Известно, что бедняки нуждаются больше в милосердии, чем справедливости. Посмотри, сколько жалоб, — она указала рукой на свой рабочий столик, — поступает ко мне, жалоб на несправедливости и притеснения. Народ просит у меня защиты. Обидчиков и угнетателей нельзя оставлять без наказания! — Слова царицы прозвучали твердо и решительно и привели в смущение Чиабера. Он даже и подумать не мог о каком-либо наказании владельцев крупных поместий за их действительно жестокое обхождение с подвластными им крестьянами, находя, что такой порядок установлен свыше.
— О, царица! Ваш раб у ног Ваших, не будет навлекать на Вас неприятности, вызывая злобу и вражду среди именитых князей! — Сокрушенно произнес он. — Настанет время, когда они сами смирятся и станут Вашими послушными рабами. Но сейчас нельзя сеять среди них смуту, она будет направлена против Вас и может подорвать величие Вашего царствования!
Тамара смотрела на него пристальным, испытывающим взглядом, как бы стараясь проникнуть в его скрытые мысли.
— Поведай правду, откуда нам грозит опасность, чтобы мы могли достойным образом подготовиться и встретить во всеоружии противника!
— Непристойно докладывать Вашему величеству о неразумии подданных, чьи деяния вызывают скорбь и осуждение, — со вздохом ответил Чиабер. — Даже наш наставник душ, патриарх Микель, не устоял против соблазна. Но да будет ведомо Вашему величеству, что царевич Сослан ненавидим многими за свой горячий нрав и отвагу. Как гром с неба, грянул он, все онемели, потеряли способность говорить, со страхом и трепетом взирают на него, ожидая расправы. Кто из наших князей согласится попасть под его железную пяту? Кто захочет сменить власть легкую на могучую и всесильную, безжалостно сокрушающую всех непослушных и упрямых?!
Смелые и дерзновенные слова Чиабера, который до сих пор не позволял себе открыто беседовать с царицей об опальном царевиче, убедительно показали Тамаре, что ее дальновидный министр предвидел ожесточенное сопротивление сановников, которые могли мириться с щедрой царицей, но никогда не потерпели бы на троне сильного и непоколебимого человека, презиравшего их домогательства к власти.
И впервые после долгих лет молчания Тамара решила начать беседу с Чиабером о событиях, бросивших мрачную тень на все царствование ее отца и заставивших уйти в изгнание Давида Сослана. При дворе обычно никто из приближенных не осмеливался огорчать царицу печальными воспоминаниями, а ее противники не думали проливать свет на это темное дело, которое они сами создали в целях устрашения ненавистного им царевича.
Чиабер удивился, заметив необычное волнение царицы, и с испугом подумал, что она разгневалась на него, но вместо гневного обращения он вдруг услыхал слова тихие, грустные и сердечные:
— Давно мне хотелось спросить тебя о том, что непрестанно мучит мое сердце и не дает мне ни днем, ни ночью покоя. Прошу тебя, раскрой мне истину о смерти Демны. Да не будет лжи в твоих устах и не бойся открыть мне правду! Прошло десять лет, а я не могу забыть тот страшный день, когда разнеслась весть о его гибели. До сего времени нет мира в стране, и царевич Сослан не может снять с себя обвинение, бесчестьем покрывшее его имя.
В покои неслышно вошла Русудан, узнавшая о приходе Чиабера и имевшая намерение принять участие в их беседе. Тамара пригласила ее сесть рядом с собою. Чиабер ободрился присутствием Русудан, будучи уверен в ее крепкой защите и покровительстве. Ничто его так не пугало, как напоминание о загубленном царевиче Демне. Он был бы счастлив уклониться от неприятной беседы, но понимал, что если царица обратилась к нему с этой неожиданной для него просьбой, то не отпустит до тех пор, пока не услышит искреннего и полного признания.
Он глубоко вздохнул, показывая этим вздохом, как трудна и невыполнима просьба царицы в такое тревожное время.
— Приличней мне было бы, недостойному, в веригах проводить дни своей жизни в монастыре, чем быть осыпанным милостями Вашего величества, — ответил он вкрадчиво и неспешно. — Не могу забыть про несчастного Демну, который поддался наветам Орбелиани и навлек на себя гибель. Сколько раз я говорил ему, чтобы он не думал о себе больше того, что положено, и что Орбелиани больше заботятся о своих выгодах, чем о пользе Иверии. По молодости лет Демна склонился на льстивые заверения князей, которые только и думали, как поднять племянника против дяди. Но бог судил иначе. Когда войска восставших заперлись в Дорийской крепости, я вел тайную переписку с Вашим отцом, вымаливая пощаду Демне, а его умолял ввериться великодушию дяди, царя Георгия. Он послушался моего совета и вышел из крепости, но что было с ним после того, я не знаю. Вашему величеству известно, что Иванэ Орбелиани хотя и сложил оружие, но был закован в железо и брошен в темницу, где и умер; братья его казнены, и только один Липарит с сыновьями спасся бегством в Персию.