— Слушай, можеть быть, это и есть посланец из Иверии, которого видел Арчил? — волнуясь, предположил Гагели, — тогда мы погибли. Кто знает, может быть, его нарочно приставили сюда, чтобы следить за нами и доносить начальнику? В этом страшном месте все возможно!
— Пусть у меня выпадут все волосы на голове, если я ошибаюсь! Тот был со шрамом и, наверно, из именитых, был близок к визирю, а этот несчастный служитель, наверное, попал к ним в ловушку и не знает как выбраться. Если он окажет нам помощь, мы не оставим его.
— Если он посвящен в их тайны и связан клятвой, то нам нечего рассчитывать на его помощь, — возразил Гагели. — Те, кого они нашли пригодными для вступления в свой союз, дают обет строжайшего повиновения и никогда им не изменят. После того, как он узнает, кто мы такие, мы можем ждать от него или избавления, или гибели.
Однако, вскоре все разъяснилось. К вечеру дверь раскрылась, и вошел служитель, одетый в белую одежду с красным поясом, держа серебряную чашу в руках. Он подошел к Гагели и тем же безучастным голосом коротко произнес:
— Выпей вина и следуй за мною, — затем по-иверийски тише добавил: — Не бойся того, что тебе нужно будет претерпеть, ибо оно послужит твоему благу!
Когда Гагели послушно осушил чашу, он наложил ему на глаза повязку и молча вывел из башни. Мелхиседек хотел просить, чтобы ему позволили следовать за ними, но взгляд служителя предупредил его, чтобы он не обращался к нему с подобной просьбой. Уходя, он шепнул ему: «Ожидай и будь покорен!» — и затем сделался вновь безмолвным и окаменевшим.
Они шли медленно и, как показалось Гагели, долго блуждали по всевозможным крутым лестницам и переходам, то спускаясь вниз, то поднимаясь вверх. Наконец, служитель остановился и снял с его глаз повязку. Он не произнес ни слова всю дорогу и теперь тоже безмолвно исчез, предоставляя ему самому разобраться в том, что вдруг раскрылось перед его глазами.
Гагели, перейдя от полной темноты к свету, в первый момент был ослеплен, но, осмотревшись, еле сдержал крик изумления. Он находился среди обширного зала, где, возвышаясь, стояли роскошные позолоченные колонны; высокий свод его был из слоновой кости, а широкие створчатые двери блестели серебром, с вделанными хризолитами и рубинами. По бокам дверей лежали две змеи, одна темная, бронзовая, другая серебряная, и охраняли вход в зал.
В открытые двери виднелся прекрасный сад, где цвели необыкновенные цветы и созревали прекрасные плоды на деревьях; весело журчащие ручьи распространяли приятную прохладу; благоухание роз, тенистые дорожки и беседка влекли к отдыху и забвению, а приятное пение птиц смешивалось с мелодичным звоном струн и создавало настроение беспечной радости и веселья.
Как зачарованный, стоял Гагели и смотрел на роскошный сад, который нельзя было сравнить ни с чем виденным им в его странствиях, на ослепительно сверкавший зал. Он долго не мог понять, то ли он во сне видел это зрелище, то ли это было фантастическое жилище Старца с горы, о котором слагались легенды, потрясающие воображение всех, кто когда-либо соприкасался с исмаэлитами. Великолепие раскрывшейся перед ним панорамы, доносившиеся мелодичные звуки, аромат восточных благовоний до боли кружили ему голову, дурманя сознание и лишая привычной ясности восприятия. Он не понимал, где он, что с ним происходит, и совершенно утратил способность отличать призрачный мир от действительного. Контраст был тем разительней, что волшебное видение явилось вслед за мрачной и удручающей обстановкой башни, не имевшей даже отдаленного сходства с тем, что предстало вдруг перед его глазами.
Посмотрев кругом, он не увидел ни одного живого существа. Зал был пуст и мертв, и только один сад жил своей особой загадочной жизнью и манил к себе невиданными переливами красок и гармоний звуков.
Гагели сделал несколько шагов вперед и оказался в саду, где под сенью деревьев возлежали на ложах опьяненные юноши, а меж них сновали черноокие красавицы, разносившие вино в золотых и серебряных кубках. Незаметно для себя Гагели опустился на мягкое ложе, охваченный приятной дремотой, и жизнь представилась ему в удивительно мягких и упоительных очертаниях. Тщетно старался он вспомнить об оставленном Мелхиседеке, пугать воображение грозными и коварными исмаэлитами, — овладевшая им истома притупила все неприятные чувства и заполнила сознание впечатлениями зыбкими, изменчивыми, постепенно доводившими его до сладкого изнеможения. Прелестные девы развлекали его тихим и нежным пением, угощали вином и призывали к райскому блаженству, если он отречется от всего, чем был связан в своей предыдущей земной жизни. Гагели из последних сил всячески старался противостоять их призывам, больше всего боясь потерять рассудок и в бессознательном состоянии совершить какой-нибудь непоправимый поступок. Неясно он что-то лепетал, восхищаясь обольстительными гуриями, но в то же время память не изменяла ему, и связь между явлениями в его сознании не обрывалась. Он находился в приятном забытьи, когда к нему подошел знакомый служитель, приведший его сюда, и подал кубок с заранее приготовленным напитком.